Такие состояния, как конституциональное возбуждение (гипомания) и конституциональная депрессия, накладывающие свою печать на все поведение больного, неотделимые от его личности и по существу представляющие самое характерное, что есть в его облике, уже не укладываются в понятие болезненного процесса, вызванного каким-нибудь нарушением обычного течения жизни нашего тела,. Болезнь всегда понимается нами, как нечто чуждое организму и вступающее с ним в борьбу, из которой он может выйти победителем или побежденным: в первом случае процесс останавливается, и или все возвращается к первоначальному состоянию, или остаются стойкие неизгладимые, но не прогрессирующие изменения, во втором же — процесс разрушения, составляющий сущность болезни, беспрепятственно продолжается в течение всей остальной жизни больного, прогрессивно ухудшая его состояние.

Маниакально-депрессивный психоз, в своих отдельных Фазах соответствующий нашему представлению об излечимой болезни, уже не укладывается в ее рамки, как целое, как некоторая особенности характеризующая все течение жизненных процессов данного человеческого организма, особенность не приобретенная, а свойственная ему с момента его зачатия. Тем в большей степени надо считать скорее врожденными уродствами, чем болезнями в настоящем смысле этого слова, конституциональные состояния, не представляющие в своем течении ни болезненных приступов, ни прогрессивного ухудшения, ни склонности к улучшению. Соответственно этому для таких состояний психиатрия употребляет и особый термин, называя их психопатиями в отличие от психозов — душевных болезней в собственном смысле этого слова. Таким образом, психопатия представляет из себя ненормальный склад личности, остающийся постоянным в течение всей жизни человека и большею частью унаследованный им от предков. Психопат может впоследствии заболеть душевной болезнью, но сама по себе его личность в течение его жизни подвергается только тем изменениям, как и личность нормального человека (влияние переживаний, возраста и т. д.), хотя, правда, у психопатов эти изменения часто совершаются в более широких пределах, чем в норме.

Различие между психозом и психопатией, другими словами, между болезненным процессом и ненормально организованной личностью, принадлежит к основным различиям в психиатрической науке, и тем не менее, граница между душевно-больными и психопатами в действительности не резка и расплывчата. Так, хотя мы и причисляем к болезням маниакально-депрессивный психоз, однако, даже в теории не можем найти определенной границы между ним и конституциональными возбуждениями и депрессиями, хотя последние, несомненно, относятся в группу психопатий. Даже между схизофренией и родственными ей психопатическими состояниями не всегда можно провести резкую грань. С другой стороны, психопатии через ряд оттенков, постепенно смягчающих их ненормальные черты, незаметно переходят в простые особенности характера нормальных людей. Создается ряд градаций и малозаметных переходов, ведущих постепенно от выраженного психоза к нормальной личности, наиболее характерное отличие которой от других людей как раз составляют те ее особенности, которые родственны явлениям, наблюдаемым нами у соответствующих психопатов и душевно-больных. Эту последнюю мысль по отношению к маниакально-депрессивному психозу и схизофрении особенно талантливо разработал и развил немецкий психиатр Кречмер в своем известном сочинении «Строение тела и характер», переведенном и на русский язык.

Оба указанных заболевания Кречмер считает конституциональными, подразумевая под конституцией совокупность всех индивидуальных свойств, покоящихся на наследственности. Каждой из этих болезней, по мнению Кречмера, соответствуют особая родственная ей психопатия и особый нормальный характер, точнее, темперамент: схизофрении соответствует схизоидная (или шизоидная) психопатия и схизотимический темперамент, а маниакально-депрессивному (циркулярному) психозу — циклоидная психопатия и циклотимическийа темперамент. Эти два больших конституционально-характерологических круга — схизоидный и циклоидный — по Кречмеру охватывают почти всех людей. Несмотря на это несомненное преувеличение, надо сказать, что сближения Кречмера оказались чрезвычайно плодотворными для дальнейшего развития как психиатрии, так и науки о характерах, так как они дали ему возможность составить прекрасные схемы характерологического и психопатологического анализа, которые он же заполнил чрезвычайно художественными описаниями. Этими схемами и описаниями мы далее и воспользуемся.

Три ряда черт характеризуют по Кречмеру циклоидных личностей: 1) все они без исключения отличаются общительностью, добродушием и душевностью, кроме того 2) одни — гипоманиакальные — веселы, склонны к юмору, отличаются живостью и остроумием, а 3) другие — меланхолики — тихи, покойны, малопредприимчивы, мягки и легко поддаются грусти. Большинство циклоидов отличаются богатой эмоциональной жизнью, которая окрашивается рядом переходящих друг в друга оттенков от сангвинической подвижности чувств гипоманиакальных (конституционально-возбужденных) натур до глубокой сердечности меланхолических. Темперамент циклоидов характеризуется глубокими, но мягкими и закругленными волнообразными колебаниями между веселостью и печалью, при чем, однако, никогда не бывает беспримесного господства одного из этих полюсов настроения: у гипоманиаков всегда можно обнаружить небольшую примесь грусти, а у меланхоликов — налет юмора. В каждом отдельном случае гипоманиакальная и меланхолическая половины циклоидного темперамента смешиваются между собою в различных пропорциях, как бы переслаивая друг друга. Отношение, в котором происходит это смешение, Кречмер обозначает как диатетическую пропорцию или пропорцию настроения. Он подчеркивает при этом, что хотя циклоидам, особенно гипоманиакам, свойственна горячность, им обычно чужды нервная напряженность и вытекающая из нее раздражительность, — на неприятности они реагируют вспышками освежающего, очень быстро и бесследно утихающего гнева, а в трудных и ответственных обстоятельствах — легко впадают в грусть и отчаяние: как гора вырастают тогда затруднения перед их глазами. Важное значение Кречмер придает общительности циклоидов: это люди, которые всегда чувствуют потребность высказаться, посмеяться и поплакать с другими; они ищут побуждения для своих душевных движений в общении с людьми, из него они извлекают свои радости и облегчение печалей. Настроение момента, душевное состояние окружающих тотчас находят у них соответствующий отзвук. На каждую мелочь, каждый предмет они переносят нечто от свойственной им душевной теплоты. В средних между возбуждением и депрессией состояниях они дружелюбны, реалистичны и легко приспособляются к среде. Так как темперамент их созвучен последней, для них нет резкой противоположности между ними и окружающим миром, наоборот, они как бы растворяются в последнем, живут в его вещах и сопереживают все в нем происходящее. С этим связано также то обстоятельство, что циклоиды не относятся к людям строгой последовательности, продуманной системы и схемы: не говоря уже о непостоянных и отвлекаемых гипоманиаках, и меланхолики, и циклоиды среднего склада уступчивы и легко поддаются уговорам, кроме того, среди них много практических людей, которые прежде взвешивают реальные возможности, а затем уже считаются с принципами. Не отличаясь Фанатизмом, не будучи склонны к напряженному преследованию раз поставленной себе цели, циклоиды обнаруживают много теплой любви к труду и живой практической энергии. Движения циклоидов просты и вполне соответствуют моменту и обстановке, они большею частью округлы и естественны, оставаясь обильными и быстрыми у гипоманиакальных и скудными и медленными у депрессивных субъектов.

Кречмер определяет циклоидов, как переходные Формы от душевного здоровья к болезни. В одну с ними группу — циклотимического темперамента — он относит и здоровых людей соответствующего типа, выделяя среди последних как отдельные подгруппы: 1) веселых болтунов, 2) спокойных юмористов, 3) тихих душевных людей, 4) сибаритов и 5) деятельных практиков. Все лица, Относящиеся к кругу циклотимического темперамента, т. е. и циркулярные больные, и циклоиды, и соответствующие нормальные люди имеют, по наблюдениям Кречмера, нечто общее между собой не только в психике, но и в строении их тела, принадлежа к так наз. пикническому типу или складу последнего.

Кречмер описывает пикнический тип как характеризующийся сильным развитием внутренних полостей тела (головы, груди, Живота) и склонностью к отложению жира на туловище при изящном строении двигательного аппарата (плечевого пояса и конечностей); общий вид пикника — среднего роста, плотная Фигура с мягким, широким лицом на короткой массивной шее; основательный жирный живот, выступающий из-под расширяющейся книзу глубокой, выпуклой грудной клетки; мягкая, эластичная кожа, на лице — с наклонностью к румянцу; округлый, большой и широкий, но не длинный, череп и мягкие волосы.

Таким образом получается ряд признаков, охватывают и психические, и физические свойства большой группы людей, Признаков, невидимому, связанных между собой определенным соотношением и характеризующих некоторый общий биологический,—следовательно, стоящий уже вне рамок» патологии, — тип.

Циклотимическому темпераменту, по Кречмеру, противостоит темперамент схизотитический (шизотимический), а циклоидным личностям— схизоидные (шизоидные). Вот как характеризует Кречмер последних:

«Циклоидные люди, это — простые, несложные натуры, чувства которых прямо, естественно и без всякой маскировки возникают на поверхности их психики, так что они в общем быстро и правильно оцениваются каждым. Схизоидные люди имеют поверхность и глубину. Резко грубые, ворчливо-тупые, язвительно-проницательне, или моллюскообразно-робкие, бесшумно замыкающиеся в себя -— такова их поверхность. Или поверхности нет вовсе; мы видим человека, который стоит перед нами как вопросительный знак; мы чувствуем что-то пошлое, скучное и, однако, неопределенно непонятное, что скрывается в глубине за всеми этими масками? Там может быть Ничто, черное Ничто с пустыми глазами — аффективное Оскудение. Позади молчаливого фасада, который изредка кажется содрогающимся в неверных отблесках потухающих настроений, — ничего, кроме обломков, черного мусора, зияющей пустоты или замораживающего дыхания холодной бездушности. Мы не можем, однако, прочесть на фасаде, что скрывается за ним. Многие схизоидные люди подобны лишенным украшений римским домам, виллам, ставни которых закрыты от яркого солнца; однако, в сумерках их внутренних покоев справляются пиры…

Есть схизоидные люди, с которыми можно жить лет 10, не будучи в состоянии сказать, что мы их знаем. Кроткая, как ягненок, робкая девушка месяцами служит в городе; она тиха и послушна каждому — Однажды утром трое детей семьи лежат убитыми, а дом объят пламенем. Она не помешалась, она знает все. Давая свое признание, она неопределенно смеется. Молодой человек как бы в полудремоте проводит свои лучшие годы. Он так вял и неуклюж, что его постоянно надо тормошить. Если его посадить на лошадь, он тотчас падает с нее. Смеется он смущенно, несколько иронически. Он ничего почти не говорит. В один прекрасный день выходит из печати книжка его стихов: нежнейшее чувство природы, каждый толчок, который ему мимоходом дал грубоватый товарищ, переработан во внутреннюю трагедию, — при этом стильные, выточенные рифмы.

Таковы схизоидные люди. Это замыкание в мир своих собственных внутренних переживаний Блейлер называет аутизмом? Нельзя знать, что они чувствуют; иногда сами они даже не знают этого; или только неопределенно угадывают, сливая вместе несколько значений, как бы пронизывающих при этом взаимно друг друга, в одном расплывчатом, только предчувствуемом мистическом отношении, а иногда насильственно связывая в искусственных и странных схемах интимнейшие и обыд¨нные вещи с числами и нумерами. Но что бы они ни чувствовали, будет ли это банальность, каприз, общее место или волшебная сказка, — все это ни для кого, а только для них — самих.

В схизофреническом кругу еще в меньшей степени, чем в циркулярном, можно разделить здоровое от больного, характерологическое от психотического.3 Циркулярные психозы протекают волнами, они плавно приходят и развиваются, а затем также плавно выравниваются.

Те свойства, которыми отличалась личность да психоза и после него, можно приблизительно считать одинаковыми. Схизофренические психозы протекают толчками. Происходит какой-то сдвиг во внутренней структуре личности. Все ее внутреннее строение может обрушиться или дать только два-три искривления. Однако, в большинстве случаев остается нечто, что не возвращается уже более к прежнему состоянию. В более легких случаях мы называем это-постпсихотической1 личностью, в тяжелых — схизофреническим слабоумием, — но между обоими нет никакой границы. Часто мы не знаем даже, был ли у человека психоз. Люди, которые в течение десятилетий занимаются своим делом, считаясь только оригиналами или человеконенавистниками, случайно в один прекрасный день могут открыть нам, что они все время носили в себе Фантастические бредовые мысли… Каждый человек особенно отчетливо меняется в период полового созревания, а начало схизофрении падает преимущественно на этот возраст. Должны ли мы считать постпсихотическими личностями или никогда не болевшими схизоидами тех людей, которые в это время подверглись более сильным, чем другие, изменениям?.. Ведь и нормальные аффекты юношеского возраста, что-то присущее ему застенчивое и неуклюжее, сентиментальное, патетически напряженное и напыщенное, имеют близкое родство с известными чертами схизоидного темперамента.

Коротко говоря: мы не можем психологически отделить одно от другого препсихотическое, психотическое, постпсихотическое и непсихотическое, а только схизоидное. Лишь сопоставив все это вместе, мы получим правильную картину…»

Последние строки нуждаются в некотором пояснении. Кречмер прав, когда говорит о практической трудности, иногда даже невозможности отделить явления, характеризующие схизофренический процесс от особенностей схизоидной (т. е. просто психопатической в выше объясненном значении этого слова) психики. Читателя, однако, должно несколько запутывать то обстоятельство, что отношения между схизофренией и схизоидией Кречмером мыслятся совершенно так же, как между циркулярным психозом и циклоидией. Между тем эти отношения принципиально отличны. Между маниакально-депрессивным психозом и циклоидной психопатией, действительно, как практически, так и принципиально, нет резкой грани. В обоих отношениях можно провести непрерывную линию постепенных переходов от крайних степеней резко выраженного психоза до совершенно нормального состояния циклотимической психики: во всех случаях мы будем иметь более или менее резко выраженные Формы проявления основной конституции личности, заложенные в ней с ее рождения и ни на йоту не изменяющие ее строения. Схизофренический психоз, будучи выражением первоначально чуждою организму болезненного процесса, всегда изменяет личность, безразлично, вызывает ли он в ее строении провалы или только небольшие искривления. Из психоза, как отмечает и Кречмер, личность выходит всегда изуродованная, с большим или меньшим дефектом. В этом отношении схизофрения противоположна маниакально-депрессивному психозу так же, как и схизоидной психопатии. Конечно, схизофрения, невидимому, развивается преимущественно у схизотимиков, вероятно, на почве свойственной последним конституциональной слабости и неустойчивости каких-то, нам пока неизвестных, внутрисекреторных аппаратов. Но пока эти аппараты только неустойчивы, мы имеем здорового, хотя и предрасположенного к заболеванию человека. Он [может остаться таким до конца своей жизни,—совершенно той же самой схизоидной личностью, изменяющейся под влиянием возраста и переживаний лишь постольку, поскольку и все остальные люди. Или он может заболеть. Пусть болезненный процесс будет очень легким, — произведенные им разрушения уже не восстановятся, как не восстановится, а лишь зарубцуется, ткань легкого, изъеденного бациллами туберкулеза, в случае излечения последнего. Постпсихотическая личность по выздоровлении от приступа схизофрении всегда будет носить в себе и конституциональные особенности прирожденной схизоидной психопатии, и следы произведенных болезнью изменений. Принципиально те и другие следует разграничивать, хотя практически их не всегда возможно различить.

Итак, пусть читатель помнит, что между схизоидией и схизофренией можно провести непереходимую и, однако, не всегда открываемую в действительности границу, которая совершенно отсутствует между циклоидией и маниакально-депрессивным психозом.

После этого небольшого отступления мы возвращаемся к характеристике схизоидных личностей.

Наиболее частые особенности схизоидных личностей Кречмер так же, как он делал это по отношению к циклоидам, делит на три группы. Черты первой группы — необщительный, тихий, сдержанный, серьезный (лишенный юмора), странный — красной нитью проходят через всю схизоидную характерологию, следовательно, совмещаясь с чертами второй и третьей группы. Эти последние до известной степени противоположны друг другу, образуя такую же контрастную пару, как у циклоидов — особенности гипоманиакальной и депрессивной групп. Вторая группа—застенчивый, робкий, тонкочувствующий, впечатлительный, нервный, раздражительный; любитель природы и книг — описывает во всевозможных оттенках особенности повышенной психической чувствительности от мимозоподобно застенчивой тонкости чувств до постоянной гневной возбудимости. Наоборот, третья группа — послушный, добродушный, храбрый, равнодушный, тупой, глупый — дает признаки душевной нечувствительности, тупости и уменьшенной активности. Вкратце Кречмер так Формулирует основу схизоидных темпераментов: они лежат между полюсами раздражительности и тупости таким же образом, как циклоидные—между полюсами веселости и печали. «Ключ к схизоидным темпераментам, говорит он, имеет тот, кто вполне усвоит, что большинство схизоидов отличаются не одной повышенной чувствительностью или одной душевной холодностью, но что они одновременно бывают чувствительны и холодны, в каждом отдельном случае — в различных отношениях». Из них можно составить непрерывный ряд, начинающийся с тех крайне чувствительных, нежных, постоянно ранимых мимозоподобных натур, про которых говорят, что они состоят из обнаженного клубка нервов, и кончающийся холодными, застывшими, почти безжизненными руинами, оставшимися после тяжелых схизофрений. У самых мягких и нежных представителей мимозоподобной группы чувствуется легкое незаметное дыхание аристократической холодности и отчужденности, аутистическое ограждение проявлений своей чувствительности только небольшим кругом строго избранных людей и вещей. Один из схизоидов Кречмера с неподражаемой точностью дал выражение этому налету холодности: «Как будто стеклянная перегородка существует между мною и людьми», сказал он. Эту тонкую, крепкую, холодную и остро колющую стеклянную перегородку мы чувствуем у самого мягкого и приятного представителя этой группы — мимозоподобного Х¨льдерлина (до болезни), но гораздо отчетливее она выражена у Стриндберга, который говорил о себе: «Я тверд, как лед, и, однако, полон чувств до сентиментальности». С другой стороны, и у преимущественно холодной и бедной чувствами половины схизоидов можно при близком общении с ними в самой глубине их застывшего Футляра найти судорожно сжавшееся, нежное, удивительно нервно чувствующее, ядро личности. «Вы со всем не знаете, как больно мне от всего этого», —сказал своим родителям один сильно опустошенный болезнью гебефреник, внешность которого не обнаруживала ничего, кроме непреодолимой, сухой лени, вялости и полной безтемпераментности. Образное выражение этому соединению холодной, грубой оболочки и нежно чувствующего ядра дал Геббель, характеризуя здорового схизотимика Уланда: «Он как капля огненного вина в бочке льда». Отношение, в котором у отдельных схизоидов смешиваются гиперэстетические и анестетическиег элементы схизоидной скалы темперамента, Кречмер называет психэстетической пропорцией данного лица. Напомним, что подобные отношения, только между другими полюсами — веселости и грусти, — он устанавливает и для циклоидных личностей. Разница, помимо несходства самых скал, заключается, однако, в том, что пропорция настроений ци-клоидов колеблется волнообразно, тогда как психэстетическая пропорция подвергается внезапным сдвигам: отношение между гиперэстетическими и анэстетическими частями темперамента у большинства схизоидов в течение их жизни изменяется толчками, не возвращаясь больше никогда к исходному пункту. «И психэстезия здоровых средних людей смешанного, среднего темперамента, добавляет Кречмер, достигает своего высшего пункта в типически сентиментально окрашенной склонности к преувеличениям и чрезмерной чувствительности возраста полового созревания, чтобы, начиная приблизительно с 25 года жизни, медленно остывать до известной спокойной солидности устойчивого мировоззрения, и часто и до трезво-плоской и сухой неспособности подняться выше уровня обыденщины.

Сдвигание психэстетической пропорции (у схизоидов), продолжает Кречмер, идет параллельно этому нормальному развитию, образуя только как бы сильно углубленную Форму последнего. Духовно высоко развитые личности переживают такой переход от глперэстетического к анэстетическому полюсу с жуткой отчетливостью, и именно — как постепенное внутреннее охлаждение. Вот как описывает «го, напр., Х¨льдерлин:

«Мало жил я, но уже дышет холодом мой вечер. Тихо, подобно» тени живу я теперь, и уже без песен дремлет застывшее сердце в груди».

Особенность описываемого Кречмером схизоидного сдвига заключается, между прочим, в том, что после первого стадия общего повышения чувствительности схизоид прежде всего теряет способность аффективного резонанса на вещи и события, не затрагивающие самой его личности, тогда как ценности, имеющие к ней непосредственное отношение, будучи сами по себе для нее значительно более важными, обычно сохраняют свой сильный эмоциональный акцент, и только дальнейший, уже психотический, сдвиг лишает иногда и эти последние присущего им чувственного тона.

Важный вопрос о происхождении аутизма схизоидов Кречмер решает так: «Есть случаи, где аутизм есть преимущественно симптом повышенной чувствительности. Такие чрезмерно впечатлительные схизоиды воспринимают все яркие, сильные краски и тона реальной жизни, которые для циклоида и среднего человека приятны и означают неизбежный возбуждающий жизнедеятельность элемент, как резкие, некрасивые, грубые, неприятные, даже как психически болезненные. Их аутизм — это болезненное съеживание в своей скорлупе… Они ищут, как красиво говорит о себе Стриндберг, одиночества, чтобы «закутаться в шелк своей собственной души». У них можно заметить закономерное предпочтение к определенной внешней среде, именно к такой, которая не сделает им больно, не ранит их: к миру холодных аристократических салонов, к механически по определенному распорядку протекающей работе канцелярий, к уединенной жизни на лоне природы, к далеким временам и ученым кабинетам. Аутизм анэстетиков, наоборот, является результатом простой бесчувственности, недостатка аффективного резонанса на внешний мир, который не представляет для их душевной жизни никакого интереса, и к интересам которого они безразличны. Анэстетик замыкается в себя, так как у него нет основания делать что-нибудь другое, так как то, что находится вокруг него, ничего не может ему дать.

Однако, аутизм большинства схизоидов и схизофреников смешан из обоих элементов темперамента в различных пропорциях; он представляет из себя безразличие с налетом боязливости и враждебности, в нем одновременно сказываются и холодность, и просьба быть оставленным в покое…».

…«Многие схизоиды описываются как «добродушные» люди… Это схизоидное добродушие в самой своей основе есть нечто иное, чем соответствующее свойство характера циклоидов. Циклоидное добродушие есть сердечность, участие в радогти и горе, активное доброжелательство или дружеская терпимость к другим людям, особенности которых циклоид стремится понять. Добродушие схизоида, наоборот, составляется одновременно из разных компонентов: робости и аффективной вялости. Оно представляет уступку желаниям внешнего мира, вызванную ленью, смешанной с застенчивой боязнью противодействовать. Циклоидное добродушие есть дружеское участие, схизоидное — боязливое отстранение от вмешательства…».

Схизоид может быть поверхностно доступным, не обнаруживая своей глубины, а скользя лишь по поверхности, или избирательно общительным с одним или двумя интимными друзьями, но он никогда не растворяется в среде. У гиперэстетических типов, наоборот, часто развивается резкое противопоставление своей личности внешнему миру и на этой почве — постоянный болезненный самоанализ и сравнения: «Правильно ли я действовал? Не был ли кто ко мне несправедлив?» и т. д. Это — люди постоянных душевных конфликтов, жизнь которых протекает, как непрерывная цепь трагедий, как исключительно тернистый путь скорби. У них есть естественный талант к трагическому. Далее, хотя в семьях схизофреников часто встречаются резкий и холодный эгоизм, Фарисейское самодовольство и безмерно преувеличенное чувство собственного достоинства, однако, эти качества представляют не единственную Форму схизоидного самозамыкания. Другой является стремление к теоретическим схемам улучшения мира и увеличения счастия людей, проектам образцового воспитания и т. д. Альтруистическое самопожертвование большого стиля, особенно за общие, не личные, идеалы также характерно для некоторых схизоидов.

Переработка впечатлений, притекающих из внешнего мира, происходит у схизоидов своеобразно, испытывая часто задержки и подвергаясь различным видоизменениям благодаря последовательному действию подавленных, но не изжитых психикой, прежних аффективных состояний, преимущественно, неприятного характера, так наз. комплексов. Благодаря этому их реакции лишены характера непосредственности. Если психический темп циклоидов представляет ряд оттенков между быстротой и медленностью, то у схизоидов его характеризуют, с одной стороны, упорство, а с другой, капризное непостоянство. Кривая циклоидного темперамента волнообразно колеблющаяся, а схизоидного часто скачкообразная. В связи с этим важным признаком многих схизоидов является уже упоминавшаяся выше при описании схизофрений амбивалентность, зависящая от полярности, в их аффективной установке. У них отсутствует примиряющая средина: они или восхищены, или шокированы, или мечтательно увлечены какой-нибудь личностью, или враждебно к ней относятся, сегодня на вершине самоудовлетворения, а завтра чувствуют себя раздавленными. Для них существует только или да, или нет; они требуют или весь мир, или ничего. Для них нет людей умеренно хороших или плохих, с которыми можно было бы жить, принимая отношения немного юмористически, нет: рыцарь или мужик, ангел или чорт, святая или мегера, — третьего нет. Эта особенность не имеет ничего общего с сангвинической склонностью некоторых гипоманиакальных натур к преувеличениям. У последних это — чрезмерность от избытка чувств, а у схизоидов — от повышенной их напряженности. Движения схизоидов или вялы, угловаты, неуклюжи, скованы, или поспешны, суетливы, судорожны; часто даже у лиц, не бывших на военной службе, есть черты как бы военной выправки, чопорная деревянность позы и жестов, отсутствие выразительных движений. Склонность к подавлению аффектов и вообще всяких непосредственных реакций ведет у некоторых схизоидов к сдержанности и стилизованности, особенностям, которые вместе с гиперэстетической тонкостью чувств придают их облику своеобразную аристократическую красоту. С другой стороны, иногда сквозь внешнюю выдержку и воспитанность их неожиданно прорываются поразительно бестактные поступки или грубые нарушения свойственного им обычно изящества и вкуса. Чаще всего такие явления, однако, знаменуют начало схизофренического процесса. Психический аппарат этих людей по отношению к стилю и образу их жизни функционирует иногда так, как плохая швейная машина, которая вслед за рядом тонких стежков делает пропуски.

Схизотимический темперамент, по Кречмеру, так же, как и циклотимический, находится в определенном соотношении с телосложением. Однако, здесь отношения сложнее. Схизотимики пикнического склада встречаются редко, зато они могут иметь любой из остальных типов телосложения: астенический, атлетический или диспластический. Остановимся вкратце на их особенностях.

Астенический или лептозомный тип отличается недостаточной толщиной при неизмененной в общем длине тела и всех его частей. В более резко выраженных случаях астеник представляет из себя худого, тощего человека, который от этого кажется выше, чем он есть на деле, с узкой и плоской грудной клеткой, с недостаточно развитыми мышцами и длинными, тонкими костями конечностей, с тонкой, сухой, бледной кожей и с лишенным жира животом. Лицо астеников, имеющее обычно Форму укороченного яйца, кроме того, характеризуется часто еще так наз. угловым профилем, который образуется от сочетания длинного, выступающего вперед в виде вершины угла, носа с недостаточно развитой нижней челюстью и, следовательно, с отступающим назад подбородком.

Самым характерным признаком атлетическою типа является сильное развитие скелета, мускулатуры и кожи. Выраженный атлетик, это — человек выше среднего роста с особенно широкими, выступающими плечами, статной грудной клеткой, тугим животом и суживающимся книзу туловищем (таз уже плечевого пояса); кости атлетиков имеют грубое строение, руки у них большие, голова высокая и крепкая, лицо часто имеет Форму удлиненного яйца.

Наконец, в диспластическую группу вошел ряд телосложений, отличающихся и от пикнического, и от астенического, и от атлетического типа; повидимому, это — Формы, обязанные своим развитием преимущественному действию или, наоборот, выпадению Функции какой-нибудь одной эндокринной железы.

Несомненно существующая, хотя, может быть, и не такая строгая, как это кажется Кречмеру, связь между строением тела и характером человека теоретически довольно легко поддается объяснению. Многие из действующих в теле желез внутренней секреции оказывают одновременное действие как на рост и Формирование организма, так и на психику человека: отсутствие щитовидной железы обусловливает задержку роста — и слабоумие, кастрация изменяет телосложение, ряд других Физических свойств (голос, растительность) — и психику и т. д. Это одновременное действие, повидимому, — одних и тех же химических веществ, конечно, должно вызывать в обоих областях явления, находящиеся в правильном соотношении (корреляции) друг с другом, и, таким образом, одновременно с развитием, напр., циклотимических черт характера должно происходить Формирование пикнического строения тела: то и другое представляют результаты действия в разных сферах одного и того же химического Фактора.

На этом мы кончаем изложение взглядов Кречмера. Они нашли как горячих приверженцев, так и ожесточенных противников. Последние указывали, между прочим, на то, что свои наблюдения Кречмер производил исключительно над одной только частью населения Германии — швабами, — и поэтому он описал под видом общих характерологических соотношений только расовые особенности швабов. Проверка данных Кречмера другими психиатрами показала, что пикнических схизофреников и астенических циркулярных вовсе не так мало. Особенно уязвимой оказалась чрезмерная широта схизотимического круга темпераментов, который очерчен Кречмером так, что в него практически входят люди, почти ничего общего между собою не имеющие. В самом деле, даже разнообразие соответствующих телесных типов (астеники, атлетики, диспластики) показывает, что в этом кругу и характерологически надо искать различий, не менее кардинальных, чем между схизоидами и циклоидами. Уже отмеченная нами выше недостаточная отчетливость принципиального противопоставления схизофрении, как процесса, маниакально-депрессивному психозу, как конституциональной аномалии, также, конечно, много вредит правильности выводов Кречмера. Этот последний недостаток, между прочим, вытекает из того, что для Кречмера оба заболевания одинаково конституциональны и основаны исключительно на наследственном предрасположении. Между тем этот взгляд по отношению к схизофрении многими оспаривается. Мы не будем здесь останавливаться на этом пока не решенном окончательно споре, отметим только, что, может быть, правильнее было бы не отождествлять полностью конституцию с унаследованным укладом личности, а понимать под ней только такое индивидуальное соотношение основных Физиологических условий и механизмов данного организма, которое более или менее прочно и надолго определяет Формы его внешнего проявления и функционирования, безразлично, унаследовано это соотношение, или приобретено под влиянием тех или других причин уже в течение индивидуальной жизни. Такое понимание, позволило бы считать конституциональными некоторые патологические состояния и не наследственного происхождения.

Двумя описанными Кречмером психопатическими конституциями психиатрия во всяком случае довольствоваться не может.

Прежде всего, обращает на себя внимание, что Кречмер описал психопатии, родственные циркулярному психозу и схизофрении, но не сделал того же по отношению к эпилептикам. Между тем многие из эпилептиков отличаются некоторыми своеобразными чертами в строении их тела, а эпилептоидный характер давно известен психиатрам. Ганнушкин считает, что эпилептоидная психопатия, несомненно, существует, и что отношение ее к эпилепсии таково же, как схизоидной психопатии к схизофрении. По его словам, эпилеп-тоидную конституцию характеризуют следующие основные качества: во-первых, крайняя раздражительность, доходящая до приступов неудержимой ярости; во-вторых, приступы расстройства настроения (с характером тоски, страха, гнева), приступы или кратковременныег или более длительные; наконец, в-третьих, определенно выраженные моральные дефекты.

Есть и еще многочисленные группы психопатических личностей, которые бел грубого насилия нельзя втиснуть в рамки Кречмеровских типов, даже если присоединить к последним эпилептоидов. В виду недостатка места мы остановимся только на так наз. психастениках и истериках.

Слово «психастения», благодаря слишком широкому его употреблению, приобрело очень неопределенное значение. Между тем оно имеет смысл только в применении к состояниям, наблюдающимся у лиц с так наз. тревожно-мнительным или психастеническим характером. Вот как описывает таких людей Ганнушкин.

Основными чертами людей с психастеническим характером являются крайняя нерешительность, боязливость и постоянная наклонность к сомнениям. Эти главные качества психастеников объясняются тем обстоятельством, что они чрезвычайно впечатлительны и притом не только ко всему тому, что кругом них в данную минуту происходит, но и еще более, быть может, к тому, что, по их мнению, может случиться, ко всем тем неприятностям, которые, как они полагают, ожидают их в ближайшем будущем. Все наши психические переживания сопровождаются определенным чувственным тоном, определенной эмоциональной окраской. У психастеников эта окраска сопровождает не только мир непосредственных переживаний и воспоминаний, но в такой же самой степени, если не в бблынейг и мир представлений о будущем. Будущая, только даже возможная, опасность или неприятность не менее страшна психастенику, чем непосредственно существующая, действительная. В общем балансе психической жизни сумма впечатлений данного момента играет у психастеника не большую, а скорее меньшую роль, чем мир образов и представлений. Всякая мелочь, всякий пустяк, которые психастеник замечает в окружающей жизни, заставляют его думать; целый ряд обыкновенно неприятных ассоциаций возникает в уме психастеника по таким ничтожным поводам, на которые другой человек не обратит никакого внимания. Психастеники чрезвычайно ярко представляют себе всю случайность и всю суету жизни, чрезвычайно легко становятся они Философами или даже мистиками. Будучи сами крайне впечатлительными, они деликатны и по отношению к другим, всегда опасаясь, как бы кого не обеспокоить, не обидеть; чувствительность окружающих они оценивают своей меркой и не хотят причинять другим то, от чего они сами так страдают. В общем психастеник очень боязлив и робок, он боится всего, он отступает не только перед действительной опасностью, но и существующей только в воображении; он боится не только того, чего следует опасаться, нет, он боится даже и того, чего он просто лишь не знает; всякое новое, незнакомое дело, всякая инициатива являются для него источниками мучений; если нет крайности или давления извне, психастеник никогда не решится начать что-нибудь такое, чего он боится или просто не знает. Вообще, принять то или другое решение психастенику крайне трудно, даже в том случае, когда дело касается самого ничтожного обстоятельства; и здесь возникает целый ряд соображений, которые тормозящим образом действуют на энергию индивидуума. Даже решившись на что-нибудь, начавши уже действовать, психастеник все время сомневается, так ли он поступает, то ли он сделал, что хотел, и эти вечные сомнения, этот всегдашний контроль самого себя делают эту работу и медленной, и мучительной. Сомнения в правильности сделанного им заставляют психастеника вновь переделывать то, что он только что сделал; недоверие к самому себе, к своим силам заставляет его обращаться к другим иди за помощью, или хотя бы за тем, чтобы его успокоили, чтобы ему сказали, что беспокоиться, волноваться нет решительно никаких оснований. Эта склонность искать поддержки у других, это неумение обходиться без посторонней помощи является также одной из отличительных черт психастенического характера. Прежде всего, конечно, психастеник боится за самого себя, за то будущее, которое его ожидает, и которое он рисует себе мрачными красками, боится за свое физическое и психическое здоровье. Малейшие непорядки в этой последней области заставляют его волноваться, обращаться к врачу, притом, обыкновенно, не к одному, а сразу к нескольким. Не менее сильно боится психастеник за участь своих близких и родных, тех, кто ему дорог; постоянные тревоги, опасения, беспокойство, — вот что наполняет его жизнь. Ждать чего-нибудь, — а это что-нибудь рисуется ему обыкновенно в черном свете, — он положительно не может; всякое ожидание становится для психастеника крайне мучительным; вот почему, несмотря на свою обычную нерешительность, психастеник оказывается иногда настойчивым и даже нетерпеливым. Психастеник долго не решается, но если он на что-нибудь решился, то он больше не может быть спокоен до тех пор, пока это не будет сделано; беспокоясь сам, он не дает покоя и тем из окружающих, от кого зависит приведение в исполнение задуманного им решения. Психастеник ни на минуту не забывает, что на пути к выполнению его цели может встретиться какая-нибудь помеха, поэтому, несмотря на свое нетерпение и стремление поскорее осуществить уже принятое решение, он с трудом переносит назначение сроков, — в таких случаях он начинает бояться, что не поспеет к назначенному времени; он не будет, напр., спокойно спать, если знает, что на утро должен рано встать, хотя, если бы такой необходимости не было, он, вероятно, без труда встал бы так же рано, а спал бы спокойно и крепко. Будучи вообще человеком очень деликатным и чутким, психастеник, тем не менее, может причинить много неприятностей окружающим; он, обыкновенно, — большой педант, формалист, и требует от других того же самого; всякий пустяк, всякое отступление от формы, от раз навсегда принятого порядка, тревожит его, и он не только беспокоится, но и сердится, — особенно, если дело идет о подчиненных ему лицах, а в домашней обстановке — самое мелочное нарушение его привычек выводит из равновесия и раздражает его. Психастеники очень конфузливы и постоянно стесняются. Они менее всего хотят, чтобы на них обращали внимание; поэтому часто они молчаливы и предпочитают не высказываться при большом стечении людей: сознание, что они являются предметом внимания, что на них устремлены сотни глаз, для них невыносимо. Благодаря своей стеснительности психастеник часто боится сделать то, что считает необходимым: ему сделали что-нибудь хорошее, — он не решается поблагодарить; ему делают неподходящее предложение,— он не смеет его отклонить; ему должны заплатить деньги, — он боится их потребовать; он любит кого-нибудь, — но не решается признаться в этом. «Я часто лгу из боязливости, — говорил один больной Гартенберга, — потому что не смею сказать то, что я думаю». Следствием всего этого является то, что психастеник обыкновенно плохо себя чувствует в обществе; тем не менее временами он испытывает прямо непреодолимое желание высказаться перед кем-нибудь по поводу переживаемых им мучений или записать хотя бы на бумаге все, что ему приходится испытывать. Психастеник всегда не энергичен, не активен, бездеятелен, это — не человек дела, не человек трезвого практического ума, это — мечтатель и Фантазер. Большею частью он не любит Физического труда, очень неловок и с большим трудом привыкает к ручной работе. Вообще психастеник является человеком совершенно неприспособленным к жизни, непригодным для борьбы за существование, ему нужна упрощенная жизнь, тепличная обстановка. Психастеник — по натуре скептик, он сомневается во всем, с чем ему приходится сталкиваться, и редко принимает на веру то, что ему говорят. Одною из чрезвычайно характерных черт психастеника является склонность его к самоанализу. Он далеко не безразличен к особенностям своего характера, сплошь и рядом негодует на себя за свою трусость, иронизирует над самим собой, иногда даже презирает себя; собственная психика для него является как бы театром, где разыгрываются сцены какой-то идеологической комедии, на представлении которой он сам присутствует в качестве далеко не безучастного зрителя. Непосредственное чувство мало доступно психастенику, и беззаботное веселье редко является его уделом. Он часто предается всевозможным размышлениям чисто отвлеченного характера, часто ставит себе те или иные вопросы общего свойства, не имеющие к нему прямого отношения, и непременно старается найти на них ответы. Мысленно, в своих мечтах психастеник способен пережить многое, но от участия в реальной действительности он всячески старается уклониться. «Любить, мечтать, чувствовать, учиться и понимать — я могу все, лишь бы меня только освободили от необходимости действовать», — говорит психастеник Амиэль, оставивший после себя чрезвычайно ценный документ в виде громадного дневника всей своей жизни. Свое описание психастенического характера Ганнушкин заканчивает словами Французского писателя К ар о как раз по поводу этого дневника: «Понимать много вещей сразу, удерживать в голове всевозможные мнения, хотя бы они противоречили друг другу, это, быть может, преимущество, но преимущество, за которое приходится дорого платить; оно ослабляет веру в себя, создает нерешительность в практической жизни, значительно уменьшает продуктивность и производит постоянную и мучительную неуверенность в мнениях и убеждениях». Психастенический характер представляет особенно благоприятную почву для развития уже явно болезненных явлений, которые называются навязчивыми состояниями. Последние сначала обыкновенно представляют простое обострение некоторых основных психастенических черт, патологический характер которым придает только наклонность раз возникших переживаний к застреванию в сознании против воли больного. Самым простым примером этого свойства являются навязчивые сомнения: не успел человек выйти из дома, а его уже начинают беспокоить мысли, запер ли он свою комнату или свой письменный стол, не забыл ли он чего захватить; если он «пустил в почтовый ящик письмо, сейчас же появляется сомнение, правильно ли написан адрес, не перепутал ли он письма при запечатании, не может ли письмо куда-нибудь завалиться, так что не вынут из ящика и т. д. Склонность к отвлеченным размышлениям, отмеченная выше, переходит в навязчивые мудрствования, часто совершенно бесплодные, о происхождении мира и человека, о сущности жизни и т. д., при чем характерным является то, что сам психастеник не хочет обо всем этом думать, а соответствующие мысли насильно лезут ему в голову. Очень мучительны так наз. хульные мысли: бранные слова или представления неприличного содержания, навязывающиеся как раз тогда, когда человек хочет создать у себя настроение душевной чистоты, благоговения и т. д. Очень распространена потребность считать предметы, расставлять их в раз навсегда установленном порядке, совершать такие ежедневные процедуры, как умывание, обед и т. д. по определенному ритуалу и т. д. Несколько особое положение занимают навязчивые опасения, так наз. фобии: боязнь загрязнения и в связи с этим — навязчивая потребность постоянно мыть руки, боязнь заражения, особенно венерическими болезнями, боязнь острых предметов в связи с представлениями, что ими можно причинить вред себе или окружающим, даже с навязчивым страхом совершить убийство, боязнь покраснеть, не удержать мочу или газы, наконец, страх остаться одному в открытом месте, страх толпы и т. п. Часто содержание навязчивых состояний имеет, повидимому, символический характер. Противодействия побуждениям, из них вытекающим, сопряжены с чрезвычайно мучительными ощущениями: появляется тяжелое напряжение, страх обычно усиливается до невыносимости, на лице выступает холодный пот, все тело начинает дрожать и т. д. Все описываемые состояния характеризуются одной особенностью: одержимый ими всегда отлично сознает нелепость и болезненность своей навязчивости, но, тем не менее, не может от нее отделаться.

Психастеники, как мы выше сказали, особенно легко подпадают под власть самых различных навязчивых состояний, и только в этих случаях можно говорить о психастении, как болезни. Однако, такие же состояния бывают и при многих других душевных заболеваниях (при схизофрении, депрессивных состояниях циркулярного психоза, . эпилепсии и т. д.), а также у психопатов самого различного склада. Механизм их возникновения, повидимому, очень сложен и составляется яз влияния разнообразных ранящих психику (может быть, особенно часто — половых) переживаний на предрасположенную психопатическую основу личности. Его мы здесь обсуждать не станем.

Об истерическом характере Ясперс говорит следующее: «Типы, которые называют истерическими, очень многообразны. К одной черте, однако, придет всякий, кто захочет обрисовать истериков резким штрихом: истерическая личность чувствует потребность вместо того, чтобы довольствоваться данным ей положением и жизненными возможностями, казаться перед другими и собой больше, чем она есть, переживать больше, чем она способна. Вместо истинного, непосредственного переживания с его естественным выражением выступает нечто деланное, наигранное, вынужденное; но не сознательно -«сделанное», а со способностью (специально истерическое дарование) целиком жить в своем театре, целиком быть поглощенным в данный момент своей игрой, таким образом с внешним видом истинности. Отсюда понятным путем можно вывести все остальные черты. Истерическая личность, в конце концов, как будто совсем теряет свое ядро, она делается состоящей только из меняющихся оболочек. Одно театральное представление сменяет другое. Так как она больше ничего не находит в себе, она ищет все вне себя. У себя самой и других она создает веру в наличность интенсивного переживания чрезмерными выразительными движениями, подлинная психическая основа которых, однако, отсутствует. Чтобы создать у себя уверенность в своем значении, истерические личности должны всегда играть роль, они стремятся везде сделать себя интересными, даже ценой потери возможности заниматься любимым делом, ценой своей яести; они несчастны, если даже в течение короткого времени на них не обращают внимания, не принимают в них участия, так как в таком случае они тотчас начинают чувствовать свою пустоту. Поэтому они безмерно ревнивы, если другие ограничивают их место или влияние. Если это не удается другим способом, они привлекают на себя внимание болезнью, играя роль страдальца и мученика. Делая это, они при известных обстоятельствах могут быть безжалостными в причинении себе страданий (умышленными повреждениями), только бы обеспечить соответствующее действие на. других. Чтобы усилить переживание и найти новые возможности производить впечатление, истерическая личность хватается — сначала сознательно — за ложь, которая, однако, скоро превращается в несознаваемую «патологическую лживость» («pseudologia phantastica»): так возникают самообвинения, наговоры на других (напр., обвинения в покушении на изнасилование), хлестаковщина. При этом больные обманывают не только других, но и себя, они теряют сознание реальности, Фантазия делается их действительностью… Может быть, следует добавить, что многие разновидности истерическою характера имеют в себе какой-то отпечаток незрелости, детскости, примитивности, который сказывается в неустойчивости и изменчивости настроения и влечений, крайней внушаемости и ослабленной способности сопротивления влиянию сильных переживаний. Об одной из этих разновидностей мы подробнее будем говорить ниже.

Заканчивая эту главу, мы должны подчеркнуть, что до настоящего времени изучение психопатий находится еще в стадии собирания материала. Из всех попыток их классификации только теория Кречмера о схизоидных и циклоидных темпераментах и учение об эпилептоидном характере пытаются выдвинуть биологические типы психопатов. Психастенический и истерический характеры наиболее определенны из всех остальных психопатий, но и они представляют из себя суммарные, сборные группы, пока еще лишенные внутреннего единства. Практически важное значение имеет то обстоятельство, что значительная часть психопатов обнаруживает те или другие моральные дефекты, что крайне затрудняет совместную жизнь с нимит даже иногда вообще делает невозможным оставление их на свободе.