Вот уже в шестой раз в проклятый день 13 октября в доме Феликса помянули Марата. Горькая, как любая тризна, смягчается его незримым присутствием. На видеоэкране застыло изображение мемориальной доски с барельефом Марата, установленной в Центре психического здоровья — главном деле жизни выдающегося ученого и организатора науки. Марат словно присутствует среди тех, кто поминает его: друзей детства, земляков-ереванцев, коллег, учеников, свидетелей дальних странствий и, разумеется, безутешных родных. У каждого своя неповторимая страница памяти. Я не принадлежу ни к одной из перечисленных выше категории. Имею ли право на слово в редеющем кругу? Думаю, что да.

С Маратом и Диной нас с женой познакомил общий товарищ в самом начале 70-годов. Это был подарок судьбы. Спустя короткое время, показалось, что мы дружим целую вечность. У каждого — субъективный взгляд, и мне кажется, что главное и; многих достоинств Марата — искусство дружбы, редчайший и драгоценнейший дар.

Марат был другом особенным, непохожим ни на кого другого. Самоотверженно-отзывчивым. Щедрым в поступках и душевных порывах. Благородным. Обычно об ушедшем из жизни вспоминают по неординарным поступкам, но не по его естеству, внутренней и неповторимой сущности. Потому память изобилует не яркостью эпизодов, а согревающей и поныне теплотой общения.

Мы встречались часто, конечно, по стандартам мегаполиса. Вначале в родительском доме на улице Алабяна (мог ли я думать, провожая в последний путь отца, а потом и матушку Марата, что через считанные годы брошу горсть земли н могилу друга?), затем на улице Вавилова, на Ленинградском шоссе в приметном, словно на сваях, доме, в нашем доме по улице Лизы Чайкиной. Общительный Марат неизменно бывал душой компании из самых разных людей, в том числе незнакомых, мгновенно овладевал их вниманием, покорял добротой и остроумной шуткой, занимательными историями. Иногда провоцировал забавные эпизоды. Как-то впервые побывавший в нашем доме профессор А. поинтересовался занятиями Марата и, получив ответ, зашептал в ухо анекдот «с бородой» из известной серии «о сумасшедших» с упоминанием «Наполеона». Очевидно, Марат услышал ветхозаветную байку, потому что внезапно произнес: «Как генетик могу сообщить, что каждый из присутствовавших — дальний родственник Наполеона». Ошеломленный профессор А. смутился и вскоре начал прощаться.

Изредка Марат навещал меня в Агентстве печати «Новости», головном в те годы ведомстве в области внешнеполитической пропаганды и информации, где я пребывал на посту заместителя председателя. Как одного из руководителей Международной ассоциации психиатров М. Е. Вартаняна волновало мнение мирового сообщества об отечественной психиатрии. Как ученый-биолог Марат не был практикующим врачом, но Марат был убежденным патриотом, гражданином высокой пробы и отдавал себе отчет в том, что в обстановке конфронтации тему «преступлений советской психиатрии» политические и идеологические центры Запада используют для разжигания вражды против его Родины, включая стремление подорвать международные контакты советских ученых широкого профиля.

Мои коллеги по АПН в США, Великобритании, Японии, Мексике и других странах, где проходили встречи руководителей Международной ассоциации психиатров, рассказывали, что только благодаря профессиональным и человеческим (а может быть и наоборот) качествам Марата Еноковича Вартаняна удавалось гасить скандалы, провоцированные оппонентами и псевдооппонентами.

По своей натуре Марат был деятелем, исповедовавшим разумный компромисс, взвешенный центризм, неприятие любого радикализма, поэтому его больше всего будоражила атмосфера нетерпимости, взаимной ненависти в собственном российском доме. Об этом Марат с тревогой ежедневно говорил в Подмосковье, где они с Диной, кажется, последний раз в его жизни проводили отпуск в санатории.

Была зима 1993 г., последняя зима в жизни Марата. Оставались считанные месяцы до потрясшего телефонного звонка: «Скончался Марат… Наш Марат. Наш незабвенный друг».

Карэн Хачатуров,

профессор Дипломатической академии МИД РФ