Еще в 1891 году Дельбрюк описал особый патологический; синдром, названный им pseudologia phantastica, который состоит в том, что пациенты живут в мире вымысла, отрываясь от мира реальности; своей фантазией они руководствуются в своих поступ­ках, склонны ко лжи, хвастовству, живут беззаботно изо дня в день, легко прибегают к представляющимся случаям наживы: к случайному воровству, мошенничеству, обману. Дельбрюк, полагал, что данный симптомокоплекс «может встретиться при любой форме душевного расстройства». По Штеммер манн, писавшей свою работу под руководством Дельбрюка, причиной возникновения этой формы является наследственное отягощение, наличие известного психического недоразвития или слабоумия и особая наклонность к фантастической лжи, толчком к которой, служит желание (Wunschpsychose).

В дальнейшем, в психиатрической литературе описано очень большое число таких случаев (в русской литературе Ф. Е. Рыбаков, Н. И. Скляр и др.). Копией сближает псейдологов. с параноиками. Шнейдер относит их к группе «ищущих: оценки» психопатов (Geltungsbedtlrftige), объединяя их в одно с лицами истерического характера. Точно также к лицам с исте­рическим характером относят псейдологов Ясперс и Бумке. Мы дальше указываем, что вследствие своего многообразия, ши­роты и неопределенности истерический характер следует признать сборной группой, подлежащей дальнейшему анализу и делению, а потому и считаем, что отношение столь характерного синдрома, как псейдология, к истерии не выясняет дело, хотя, несомненно,, при псейдологии возможны даже и истерические припадки.

Крепелин вполне правильно выделил псейдологов во вполне самостоятельную группу психопатов под названием «лгуны и мошенники» (Liigner und Schwindler). По Крепелину псейдологи отличаются живой восприимчивостью, играючи приобретают отры­вочные знания, кажутся весьма одаренными. Они с удивительной легкостью вступают в новые знакомства с людьми, приспособляются к ним, и в первое время производят часто выгодное впечатление, тем более, что они обычно хорошо владеют речью, нередко обладают художественными способностями. Но их склонность к измы­шлению или разукрашиванию несуществующих фактов, радость при уничтожении границ между действительностью и воображением, их неспособность к усидчивости, к систематическому занятию чем-либо, так как их мысли и стремления расплываются во всех направлениях, делают их неспособными к продуктивной работе. Они воображают себя внесоответствующем действительности положении и свое настоящее, прошлое и будущее так себе предста­вляют, как это им кажется в их фантазии.

Настроение их розовое, повышенное, хотя и представляет коле­бания. Они обычно верят «в свою звезду», шутят, поют, расска­зывают небылицы, часто приписывают себе высшие чины, титулы и т. п., и сами, как дети, верят в эти фантазии, погружаются в свои грезы, видя их без основания осуществляющимися наяву. В их поведении отмечается некоторая театральность. Но при неудаче они довольно легко впадают, правда, в кратковременное, отчаяние и даже совершают, обычно театральные, попытки на самоубийство. Вследствие недостаточного понимания, какие средства допустимы при выполнении своих желаний, они часто вступают в столкновение с законом, обвиняются в мошенничестве, лжесвидетельстве, растра­тах, обманах и т. п.

До сих пор обычно описывались только резко патологические формы псейдологов, приводившие их к столкновению с законом и в психиатрическую клинику, но, несомненно, существует большое число лиц, у которых способность фантазировать, будучи также сильно развита, однако, достаточно управляется высшими центрами. По нашему мнению и все патологические формы развиваются на фоне этой своеобразной «фантастической» конституции.

В науке точное определение понятия фантазии и различие между ней и памятью встречается с большими трудностями. Вундт, расширяя понятие фантазии, говорит, что оно охватывает все виды творческой психической деятельности, включая и воспроизводительную деятельность, приписываемую обычно памяти. Не только у Декарта, Спинозы, но и у Локка и Юма нет точ­ного определения этого понятия. Кант, говоря о творческой фантазии, ставит ее выше памяти, как главную творческую силу души. Блейлер указывает, что для воображения, фантазии нужно уже обладать способностью мыслить.

Однако, это не совсем правильно. Фантазия есть процесс наглядного представления, мышление же есть абстрактное соотношение понятий, нахождение логических соотношений, при чем наглядное представление есть только средство для отыскания этих соотношений. Наглядное представление, т.е. система распределенных в пространстве и времени ощущений, несомненно, старше, чем логическое мышление. Психолог Фарендонкк поэтому говорит о «досознательном фантазирующем мышлении (vorbewusste phantasierende Denken)».

Мы знаем, что фантазия играет наибольшую роль у детей; ребенка не нужно учить фантазировать, как надо учить логически мыслить, а, наоборот, его приходится отучивать от фантазирования. Когда нет солидного опытного знания для понимания явле­ний, невозможно логически построить систему объяснений, тогда фантазия заполняет пробелы своими неопределенными на­глядными представлениями. Ребенок, увидя в первый раз мелкую серебряную монету, но уже зная о рубле, называет ее «деткой рубля». Одна девочка спросила, «звезды не яйца ли, которые кладет месяц». Это типичные примеры, из которых видно, как на филогенетически старых способах наглядного представления, фан­тазирующего мышления вырастают логические формы мышления. Различные мифы древних народов также представляют смесь мы­шления фантастического с мышлением логическим. Мы знаем так­же, что у людей с развитым логическим мышлением бывают мо­менты не сдерживаемого ничем фантастического мышления, но это бывает во сне, когда высшие механизмы бездействуют.

Все это подтверждает, что способность к фантазии надо от жести к более древним, глубинным психическим механизмам.

Даже высшая форма фантазии «творческая фантазия», интуиция относится, вероятно, к глубинным механизмам. Блейлер, говоря о способах мышления, различает дедуктивное, индуктив­ен интуитивное мышления, при чем указывает, что интуиция, собственно, есть «особый род общего влияния на мышление, а не способ мышления, и с этой стороны имеет большое родство с аффективностью, так что является вопросом, не представляет ли интуитивное мышление один из видов аффективного состояния».

Все это дает нам известное право говорить об особой «фантастической конституции», ставя ее в один ряд с конституциями шизоидной, параноидной и др. Выделение этой конституции не является вполне новой мыслью: Дюпре давно уже говорит о фантастической конституции, называя ее мифоманической. «При этом — говорит Дюпре, — особенно выдается неспособность точно воспринимать, удерживать и правильно относиться к объективным фактам; эта неспособность лежит в основе физиологической мифо-мании в детстве». «Мифоман — по Дюпре—обычно весь изме­няется сообразно своим инспирациям, он находится во власти своих фантазий и свои действия сообразует со своим вымыслами. Он раскрашивает ими жизнь. Двигателями его поступков явля­ются: хвастовство, тщеславие, разврат, корыстолюбие». Т.е., не суждение руководит мифоманами, а низшие инстинктивные побу­ждения. Руководящим в его жизни является принцип «удоволь­ствие— неудовольствие», а не разум. Блейлерв своем учебнике также мельком говорит о конституции со склонностью к фантазии (phantastische Konstitution) 1). Клод, Борель, Робэн описывают даже дифференциальное отличие этой фантастической, мифомани­ческой конституции от шизоидной. Мифоманы очень внушаемы, шизоиды—наоборот, люди наименее поддающиеся постороннему воз­действию. Мир фантазии мифоманов изменчив, у шизоидов — стабилен. Мифоманы не различают реального от своих фантазий, они согласуют свои желания с воображением. Шизоид, наоборот, не ищет реализации своих концепций. Наоборот, он создает свой воображаемый мир, чтобы бежать от внешнего мира. Ми­фоманы всем рассказывают о своих мечтах, ищут для этого об­щества; шизоид думает о них только в самом себе. Первые часто не вполне сознают, что они фантазируют; вторые всегда прекрасно знают, что они создают мир воображаемый.

В немецкой литературе это отличие шизоидного, аутистического мышления от фантастического мышления мы находим с не-сколько измененной терминологией. Еронфельд отличает «фан­тастов» и «псейдологов», причем разницу видит в том, что «фан­таст» изменяет ценности окружающего мира для себя, а псейдологи изменяют свои ценности для окружающего мира. По Кронфельду фантастам не достает активности. Также и Груле говорит о фантастах, как о людях, которые «романтики только в своих мечтах». Еронфельд и Груле фантастов и углубленных в себя шизоидных аутистов считают весьма близкими.

С генетической точки зрения самым правильным способом доказательства самостоятельного существования «фантастической конституции» являлся бы факт ее стойкой наследственной передачи. Как глубинный, прочно закрепленный механизм, она, находясь по силе своего проявления, как и всякая глубинная конституция, в зависимости от степени развития высших слоев психики и от окружающих условий, все же в той или иной мере должна стойко держаться в определенных семьях.

Действительно, мы хорошо знаем, что у одних людей образы фантазии ярки, у других — бледны, неясны, неопределенны, можно сказать, отсутствуют.

Гоффманн у целого ряда членов фамилии Берты Хампель, описанной Ланге, отмечает «наклонность к фантазии». Мы с А. Г. Галачьяном в нашей обширной генеалогии семьи Г-ых также отметили в 4-х поколениях ясную склонность к фантазии, при чем очень интересно, что ясен был и генетический источник происхождения этой особенности в семье. Она была внесена одной из родоначальниц семьи прабабкой Б-ых; при этом особенно интересно, что другая сестра этой прабабки, вышедшая замуж за Ап-на, также и в эту семью внесла фантастический ген.

Изучение типа наследственности фантастической конституции весьма трудно, так как большинство резко выраженных псейдологов попадают в психиатрические больницы вследствие своей преступности, они часто блуждают по всей стране, попадают в больницы не тех районов, где постоянно живут, и собрать объективные сведения об их генеалогии от здоровых членов семьи обычно не удается, сами же они, вследствие своих особенностей, сообщают сведения, которым доверять нельзя. Так, например, у 4-х, описанных в работе И. Н. Жилина псейдологов, наблюдавшихся в Казанской психиатрической клинике, только один имеет объективную генеалогию, другие сообщают о своих родственниках самые фантастические сведения. Несомненно, по нашему мнению, что псейдология нередко наблюдается в маньякально-депрессивных семьях. Так, среди описанных в литературе псейдологов с доста­точными объективными наследственными данными, псейдолог, описанный Вендтом, несомненно, происходит из маньякально-депрессивной семьи (прадед — самоубийца, мать с резкими колебаниями настроения). Разбирая подробно приведенную нами выше нашу юемью, мы пришли к заключению, что фантастический ген насле­дуется рецессивно и часто входит как составная часть в маньякально-депрессивный психоз.

Старые авторы чаото отмечали среди предков псейдологов истерический характер (напр., случай, опис. Горингом). При широком понимании истерической конституции в нее также входит «клонность к фантазии, театральность: возможно, что при более точном конституциональном разборе здесь мы вместо истерического характера увидели бы настоящих псейдологов.

Вообще до сих пор мало еще обращалось внимания на нерезко выраженные случаи фантастической конституции. Следует отметить, что фантастическая конституция лишь при условиях недостаточности управления фантазии высшими центрами, при отсут­ствии, fonctkm dn reel, ведет к отрицательным патологическим выя­влениям, в обычных же, некриминальных случаях ее просматри­вают, и вопрос еще ждет подробного генетического изучения.

При известных условиях люди, обладающие этой конституцией, наоборот, могут быть весьма ценными. Недаром говорят о творческой фантазии. Весьма вероятно, что ген фантазии, в соеди­нении с достаточно сильными высшими нейропсихическими аппара­тами, создает художников, писателей, изобретателей и т. п. Интересно, что говоря о творчестве, говорят обычно об интуиции, вдохновении, т.е. не о суждении, а о глубинных (эмоциональных) переживаниях. В нашей семье Г-ых мы также видели среди ее членов выдающегося писателя и немало лиц литературно одаренных.

Возможно, конечно, что псейдологическая конституция может оказаться соединенной и с другими патологическими конституциями, например с шизоидной, и тогда возможны вспышки псейдологии и у шизоидов. Такой случай из нашей клиники описан И. Н. Жилиным, но особенно часто соединяется псейдологический ген с маньякально-депрессивным психозом, почему, повидимому, многие авторы, начиная с Дельбрюка, и говорят о периодичности псей­дологии, хотя возможно, что во многих случаях периодической псейдологии дело идет в сущности не о связи с колебаниями настроений и с маньякально-депрессивным психозом, а просто об эпизодических обострениях самой псейдологической конституции.

Из высших механизмов полушарий головного мозга фантазию, как мы уже говорили, наиболее часто связывают с памятью и. потому наиболее резкого патологического выявления фантазии можно было бы ожидать при тех формах повреждения мозга, где расстраивается память. И действительно, при Корсаковском психозе нередко говорят не только о псейдореминисценциях, но и о конфабуляциях. Очень интересно, что во многих случаях тяжелого Корсаковского психоза при очень больших расстройствах: памяти конфабуляций, однако, не бывает. Возможно, что конфабуляции наблюдаются только там, где есть фантастический ген, фантастическая конституция. Генетических исследований в этом, направлении еще не было; в высшей степени желательно было бы их произвести.

Однако, не только при расстройствах памяти, но и при других поражениях головного мозга выявляется склонность к фантазии, если она генетически существовала у данного лица. Еще Дельбрюк говорил о случаях псейдологии при прогрессивном параличе. Дельбрюк, Крепелини многие другие указывают, что при патологической псейдологии всегда сушествуют врожденные дефекты интеллекта.

Это вполне понятно, если считать фантастическую конституцию, обусловленной глубинными механизмами. Как и все другие про­явления глубинных механизмов, склонность к фантазии резко выступает, «освобождается» именно при ослаблении контролирующих высших механизмов.

Очень интересны, и также доказывают глубинную конституциональную сущность псейдологии, те случаи, где люди с фанта­стическим предрасположением реагируют в известных трудных положениях (при инфекциях, травмах, тяжелых переживаниях и т. п.) острым, скоро преходящим психозом в форме psendologia. phantastica.

Такие случаи также описаны в литературе. Так, Фан-дер-Торрен 2) описывает случай, когда во время острого психоза, с беспокойством, галлюцинациями, но без определенного затемнения сознания, некоторое время наблюдалась вполне выраженная pseudologia phantastica.

Продукты фантазии группировались вокруг психической травмы, вызвавшей психоз: действительно бывшего у больного гонорейного заражения. Больной был склонен к фантастическим реакциям как ребенок и, как позднее с несомненностью выяснилось, вполне понимал нереальность своих рассказов.

Другой, еще более интересный случай, по нашему мнению, острой вспышки pseudologia phantastica описан П. Б. Ганнушкиным в его диссертации «Острая паранойя». Больной, 17-ти лет, приказчик, всегда склонный к фантазированию, у которого всегда была заветная мечта разбогатеть, при чем он рисовал в своем воображении картины того счастья, которое выпало бы на его долю, если бы он разбогател, склонный всегда ко сну (спал по 11—12 часов в сутки), остро заболел головной болью. К вечеру, того же дня он стал рассказывать, что уедет к богатому дяде в Сибирь, что он нашел 105 тысяч. Утром не пошел на службу, стал рассказывать, что он встретил на бульваре богатую даму, ехавшую в карете; она пригласила его в карету и отвезла домой, здесь его накормила, после чего он отправился с барыней в спальню; барыня после этого дала ему 35 тысяч и эти деньги лежат в банке. Указывал брату даже тот дом, где все это происходило. Помещенный в психиатрическую клинику Московского университета охотно и обстоятельно рассказывал всю эту историю, прибавляя каждый раз все больше подробностей. Он имел дело не только с барыней, но и с ее дочерью-красавицей и получил за это еще 100 тысяч. Все время был занят мыслями о своем богатстве, фантазировал об ожидающей его привольной жизни. В окружающем оставался ориентированным, галлюцинаций и иллюзий не было. Говорил только, что болит голова.

Так продолжалось 3 дня и после этого наступило вполне критическое отношение к своим фантазиям, и в дальнейшем выписался вполне здоровым.

П. Б. Ганнушкин в параллель с этим случаем ставит еще случай Легрена (цит. по Баллю), где мужчина 30 лет в течение 3-х дней воображал себя Наполеоном, галлюцинаций не наблюда­лось, а по истечении 3-х дней больной вполне поправился.

К этой же группе острых вспышек «фантастической» конституции принадлежит и большой ряд тюремных психозов.

Крепелин указывает на сродство бреда заключенных с патологическим типом «лгуна и плута». Несомненно, значительная часть Бирнбаумовских «бредоподобных фантазий дегенерантов», которые нередко появляются в тюрьме, в своей основе имеют «фантастическую» конституцию, и естественной основой для происхождения и изменчивости обильных продукций в психозе здесь является лживая («фантастическая») личность больного вне психоза. Е. К. Краснушкин в своей статье «К вопросу об отношении психогенных психозов к конституции» приводит интересный случай острого тюремного психоза, доказы­вающий это положение.

Все эти, приведенные нами данные, думается, дают нам полное право установить конституциональное и глубинное происхождение «фантастических» механизмов, установить существование самостоятельной псейдологической, фантастической конституции.

1) Bleuler. Lehrtmch d. Psychiatric Berlin 1918.S. 395.

2) Цитир. по реферату в «Zentralbl. f. d. ges. Neur. u. Psych». 38. H.