В ходе описания синдрома психического, аффективного и психомоторного несоответствия, которое мы только что представили, мы ни на минуту, так сказать, не забывали, имея целью разобраться в симптомах как таковых, об их бредовом содержании. Это означает, что бред, более или менее ярко выраженный или пережитый, — это сам опыт такого несоответствия, такой диссоциации, в силу того, что она нарушает равновесие ценностей реального и условного, дезорганизует психическое существо до такой степени, что оно скатывается в вымысел. Именно в таком смысле Л. Бинсвангер (1952) мог сказать, что проблема шизофрении достигает высшей точки в проблеме бреда, А. Сторч (1947) писал, что больной, страдающий шизофренией,— «выражение специфического феномена бреда» («sein spezifischer Trager mit Exponent»), а Курт Шнайдер (1952) сказал, что шизофрения— бредовая болезнь (Wahnkrankheif) в наиболее точном смысле слова. Но чтобы постичь эту клиническую реальность, не следует запрещать себе говорить о бреде только из-за того, что не существует достаточно хорошо сформулированных идей и тем, ибо бредовая тема — лишь отражение более глубокого нарушения; что заставило Rumke сказать (1950), что в бредовом состоянии важен не бред (тема). Недавно (1951) Potzl снова подтвердил это, в связи с бредовой идеей сексуального изменения, которое, сказал он, предполагает энергетическую модификацию мозговой динамики… Возможно, не доходя до такого объяснения, мы должны отчетливо понимать, что предмет исследований этого аспекта шизофрении начинается не с бредовой идеи, но с пережитого опыта и непосредственных данных, служащих для него поддержкой, пунктом, о котором Ш. Блондель, Миньяр, Клерамбо и П. Гиро у нас и Ясперс, Курт Шнайдер и Gruhle в Германии сказали примерно одно и то же.

Скажем также, что шизофренический бред обычно «галлюцинаторен». Конечно, здесь могут встретиться все разновидности «проекции» (интерпретации, воображение, выдумка, интуиция, иллюзия и т. д.), но даже когда — а это самый частый случай — бред воспринимают в абстрактной концепции «реальности» больного, страдающего шизофренией, он не перестает быть для него ощутимым и актуальным опытом. Вот почему «пережитое» бреда всегда отсылает нас к «пережитому» события странного и инородного, ощущаемого, подразумеваемого, пассивно испытываемого как неопровержимое чувство.

Наконец скажем, что чаще всего при упоминании об этом бредовом аспекте шизофрении как раз и встречается термин «параноидный». Мы уже уточняли, что он служит для того, чтобы характеризовать одну из самых классических форм, именно ту, что в нашем представлении путается с типичной формой, которую мы описываем здесь, и которая также — думаю, что могу это утверждать (и мы сказали об этом в 1926 году с П. Гиро) — та же, что служит основой монументального труда Э. Блейлера.

I. Первоначальное бредовое состояние

Для обозначения того, что немцы называют «Wahnstimmung», то есть волнующий опыт психических модификаций, пережитых при первичном бредовом опыте (см. «Острые бредовые психозы и онейроидные состояния»), мы пользуемся старой формулировкой Moreau (de Tours). Все больные, если вам повезло наблюдать их в подходящий момент, описывают это изменение чувствительности, эту модификацию опыта собственного тела, собственного мышления, это нарушение отношений, связывающих их с другими, порядка и вольности в обращении с миром природы или, говоря проще, искажение окружающей их обстановки. Это первоначальное «пережитое» — необычное и причудливое — и есть сам опыт процесса несоответствия. Это и есть то фантастическое сияние, которое странным облаком окутывает все внутренние и внешние события. Порой интермиттирующая, иногда прогрессирующая, зачастую также способная регрессировать, эта волна, идущая из глубин, которую называют «кинестезическим нарушением», «психическим автоматизмом», «регрессией», «аффективными нарушениями», «нарушениями настроения» и т. д., является либо основанием для беспокойства и замешательства, либо теми молниеносными интуициями, которым соответствует достаточно точная, чтобы быть описанной, семиология.

Когда преобладают чувства пессимизма, тревоги, то это ощущение неизбежной катастрофы, интерпретации, иллюзии и чувство враждебности социальной среды, болезненные и угрожающие соматические ощущения или характеристики, модификации чувственного пережитого, самые мрачные предчувствия, самые ужасные убеждения, все «пережитое» невыразимо или, наоборот, слишком явно угрожающе. Когда доминируют экспансивные чувства (что случается гораздо реже и всегда сопровождается беспокоящим сознанием аномалии), то это иллюзия потрясающего ясновидения, уверенность в волшебной власти, впечатление всемогущества и чудесной благосклонности.

Шизофренический бредовый опыт — типичный «первичный опыт» в понимании Ясперса. В его симптоматологию входят иллюзии, интерпретации (Terrien, 1913), интуиции (Targowla и Dublineau, 1932), психосенсорные галлюцинации, особенно же психические галлюцинации (внутренние голоса, передача мыслей, двусмысленные приказы) и синдромы психического автоматизма синдрома Клерамбо (эхо мысли, угадывание мысли, толкование поступков, идеовербальный паразитизм и т. д.). В немецкой школе также много исследовали и пытались классифицировать «основные» бредовые феномены (Ясперс в 1913, Карл Шнайдер в 1930-1940, Matussek в 1953). Наиболее постоянным ориентиром по данной проблеме для немецких клиницистов является исследование Курта Шнайдера (1951); согласно мнению этого автора, есть основания выделить в бреде («Wahn», который для него является собственно и изначально шизофреническим) бредовые восприятия, более или менее интерпретативные и иллюзорные бредовые восприятия (Wahnwahrnemung) и делиратнтные (Wahneinfall) интуиции. Феноменологические исследования Курта Шнайдера действительно выявляют то характер «молярной» непосредственности интуитивного опыта бредового пережитого, то их так сказать «молекулярный» характер идеоаффективного построения (интерпретации). Под различными названиями скрываются одни и те же факты и вызванные ими проблемы, это проблемы запутанной артикуляции «эстетических» сенсорных «элементов» и интуитивных, аффективных и умственных источников бредового опыта.

Как бы там ни было, этот опыт в своем первоначальном состоянии бреда (Моро де Тур), «Wahnstimmung» (Ясперс) охватывает все аспекты галлюцинаторного и бредового пережитого, клиническим выражением которого есть синдром психического автоматизма Клерамбо. Это клиническое выражение в большей (иллюзия-интерпретация) или меньшей (галлюцинация) степени спроецировано в реальное, но каковыми бы ни были совпадения такой проекции, она в основном оторвана от реальности («ohne-Anlass», говорит Gruhle).

Кстати сказать, чаще всего это фундаментальное бредовое настроение (humeur) само по себе амбивалентно и пережито в запутанной смеси противоречивых чувств и мыслей. Таково «то, что сам не знаю что», которое проходит, стоит рядом, сжимает и заставляет признать себя: «ЭТО» бред. Клиницист почти не ошибается, столкнувшись с отношениями и чувствами, которые слегка обнаруживают эту скрытую бредовую работу. Его убедили в этом загадочные формулировки («расположение края», «переезд мысли», «красивый и хороший образец» и т. п.), неологизмы и семантические трансформации употребляемых слов («марионетка разума», «фюзеляж идей»), всегда направленных на символическое и метафорическое выражение этого фантастического опыта. Беспричинные улыбки, рассеянность, мрачное настроение, длительные размышления, внезапное нарушение согласованности — именно все те симптомы, которые мы ранее описали и которые в силу запутанного порочного круга определяют бред и наполнены значениями, все эти феномены обладают столькими признаками этой глубокой трансформации витальных чувств и пережитого в чувственном опыте. Все это, возможно, могло бы показаться надуманным, это «бредовое состояние» могло считаться манерой говорить, метафорой или абстракцией, если бы клинический анализ, как мы только что напоминали, не наполнял это понятие конкретным и эмпирическим содержанием.

Обоснованность его, кстати, позволяет нам постичь экспериментальная физиология. В связи с гашишем Моро де Тур исследовал первоначальный факт как условие, как саму природу бреда. Опыты, проведенные с мескалином (Rouhier, 1927; Берингер, 1927; Zucker и Zador, 1930; Майер-Гросс, 1928; Е. Морселли, 1936…; см. диссертацию D. Allaix, 1953) или позже с диэтиламидом лизергиновой кислоты (Ж. Делэй, П. Пишо, Б. Ленэ и Ж. Перс, 1954; A. Hoffer, H. Osmond и J. Smythies, 1954), явно показывают, что фармакологические вещества могут изменять «кинестезию», основные, чувственные опыты (R. Miiller, 1954: Zschr. Psychother., t. 1, 21-32).

П. Аномалии перцептивных функций

Деятельность органов чувств (которые старая сенсационистская психология полагала основой психики) нарушена. Но, как справедливо отметил Gruhle («Руководство» Бумке, т.9, с. 173), «нарушение перцепции определено самим бредовым опытом (понимаемым в значении глубинной и первоначальной трансформации «пережитого»), а не наоборот». Но как бы там ни обстояло дело с патогенной точки зрения, клинически фундаментальные чувства необычности и сенсорных нарушений (как при интоксикации мескалином) тесно связаны. Они — под названием «Anschauungserlebnis» были прекрасно исследованы Карлом Шнайдером (1930). В большей или меньшей мере задеты все чувственные сферы. Сенестетические ощущения, сенсорные сигналы, исходящие из кожи и внутренних органов, глобальные и сегментарные синестезии очень ярко затронуты патогенным процессом (A. Angyal, 1936); сенестопатии и дизестезии тоже часто принадлежат к клинической картине. Обычно речь идет о странных ощущениях, исходящих, как правило, из области головы и органов брюшной полости и таза (сокращения, блуждающие боли, спазмы, ожоги, поражения электрическим током и др.). В чувственной визуальной области отмечались «галлюцинозные» феномены в виде последовательных изображений, иногда парейдолических (V. I. Vujic и К. Леви, 1940), неполноценных перцепций (О. Кант, 1930), дисхроматопсии (B. J. Lindberg, 1942; Cima и Mericci, 1953), изменения представления о видимом рельефе (С. Лампони, 1949), метаморфопсии или метаморфогнозии (Делэй, Деникер, Гренэ, 1953). Все эти явления разложение перцептивных форм приближаются к нарушениям гипнагогической фазы (J. R. Smythies, 1953). Там речь идет о, так сказать, предгаллюцинациях, которые выявляют разложение поля перцептивного; они испытаны и рассказаны больными, будто они сразу же были включены в сеть странных впечатлений и метафизически сформулированных мыслей, которые еще более подчеркивают их странность.

III. Опыт деперсонализации

Больной, страдающий шизофренией, испытывает чувства изменения своего существа. «Я странно себя чувствую…» «Мое тело вот-вот распадется…» «Мне кажется, что у меня слишком легкие кости…» «У меня слишком короткие кишки…» «Мое сердце перемещается…» «У меня в мозгу дует ветер…» «Я опавший листок…» «Я будто становлюсь колечком дыма» и т. д. В этом все более метафорическом опыте обнаруживается основной характер их «пережитого», отмеченный фантастической странностью. Так, чаще всего соматические изменения и чувства потрясения телесного пространства («Моя рука раздваивается…» «Нога проходит над головой…» «Мои члены сворачиваются вокруг шеи…» «Мои ноги завоевывают грудь…») отражаются в бреде о телесной метаморфозе, который стремится, не достигая цели, сделать понятным невыразимое пережитое бредового состояния (Ch. Blondel: La conscience morbide, 1914; P. Balvet, диссертация, 1936). Иррадиация чувств деперсонализации распространяет их на предметный мир (дереализация, ощущения необычности окружения) и таким образом обогащает опыт деперсонализации умножением столкновений и слиянием пространственно-временных схем, перцепциями внешнего мира. («Похоже, мир потерял массу…» «Я прохожу как тень в мире простых видимостей призраков…» «Больше нет места, это вездесущность…» «У тела уже нет формы, у него нет ни наружности, ни внутренности…» «Я далеко от себя самого, вне своего тела…») Все эти впечатления и иллюзии конденсируются в темах трансформации живого в неодушевленный предмет («Одна часть тела из железа, другая толстая как стена…» «Мой череп светится как лампа…») или, напротив, потери субстанции тела («Мое пищеварение в двести или триста раз виднее…» «Мозговая материя у всех на виду…» «Мое тело полупрозрачно и обескровлено, вода и вещество вытекают из него…») или еще в теме распада и расчленения тела («Мое тело — только боль…» «Мой мозг опорожняется по мере того, как сердце наполняется экскрементами…» «У меня создается впечатление, что у меня такая голова, будто рот на животе, а зубы на ягодицах…»). Наконец, фантастическое может, вне каких бы то ни было тематических формулировок, растворять в самой абстракции невыразимое богатство пережитого необычного, как в словосочетаниях типа: «Ужасно иметь кости, которые путешествуют…» «Голос, широко открытый на стакан, на милости сквозняка…» «Весь сосочек и мои нервы неизвестно откуда…». Если мы так подчеркиваем этот избыток фантастического, то потому, что он составляет часть самого чувственного опыта, настолько сильнее последний пропитан абстрактным, чем чувственной отчетливостью. Без сомнения при других заболеваниях (при парафрениях) идеовербальное фантастическое еще шире выходит за рамки только что пережитой деперсонализации, но здесь в качестве недавнего и собственно галлюцинаторного испытанного у больного проявляется бред как перцептивно конституированная в суждении о странной реальности идея, поскольку даже при инстинктивном и «эстетическом» источнике он в значительной степени смешивается с фантастическими концептами, которые являются как бы формой, предписанной шизофреническим процессом всем чувствам. Для феноменов деперсонализации у больных, страдающих шизофренией, всегда характерен такой вымышленный барочный ореол, который продлевает или рассеивает их в иллюзиях идентификации (ложные узнавания, двойники, транзитивизм) или «мистического» слияния с природой (космологический, пантеистический бред и т. д.). Такая глубинная двойственность шизофренического опыта, одновременно «чувственного» и «вымышленного», стала предметом бесчисленных исследований о взаимосвязи этого «сна» с его чувственной опорой («кинестезия» или «схема тела»). В недавней работе J. de Ajuriaguerra и H. Hecaen («Meconaissance et hallucinations corporelles», 1952, 283-292) прекрасное изложены эти исследования (А. и L. von Angyal, Гуревич, Бенедек и др.). Здесь достаточно отметить, что клинически деперсонализация у больных, страдающих шизофренией, — это пережитое болезнетворного процесса больного, склонного к делирию; становясь преследуемым, подверженным галлюцинациям, отрицающим, страдающий шизофренией находит псевдореальность, псевдоличность «в той мере, в какой вымышленный мир заменяет и играет роль мира реального» (Фоллен, 1950). Исходя из этого, мы считаем, что опыт деперсонализации у такого рода больных может быть интерпретирован только как проявление нарушения структуры сознания и, в частности, структуры пространства, пережитого как представление образов (А. Эй, 1954). Но к такому нарушению структуры добавляется его собственно шизофреническое дополнение, фантастическое потрясение аутистического мира (здесь мы впервые произносим это слово, которое во всей полноте значения проявится в следующем параграфе этого клинического описания).

IV. Опыт раздвоения и воздействия. Синдром шизофренического психического автоматизма

Больной с ранней деменцией — это больной, подверженный слуховым галлюцинациям; у больного, страдающего шизофренией, проявляется галлюцинаторный синдром воздействия, шизофренический разлад (desagregation) сопровождается синдромом психического автоматизма; параноидный больной переводит свои фантазмы в иллюзии и галлюцинации, «Wahnwahrnemungen» или «Wahneinfalle» и т. д.; все эти старые или новые формулировки обозначают основной клинический факт: опыт, пережитый в ходе шизофренического процесса, проявляется в галлюцинаторном бреде, вспыхивающем в акустико-идеовербальной сфере. Вся гамма психосенсорных, психических, псевдогаллюцинаций, психомоторных галлюцинаций давних авторов возобновляется, кстати сказать, в неразрешимо запутанном виде («Со мной разговаривают словами, которые похожи на выстрелы из ружья…» «Флюиды посылают громкоговорители…» «Слова в мозгу оставляют волны, которые нас перехлестывают…» «Наши мысли фотографирует магнетизм — собеседник…» «Мои мысли перебраны и нанизаны как жемчужинки…» «Из меня высосали мысль и заменили ее ивритом…» «Мне в уши нашептывают идеи о том, что вас берут. Это рокот волн, концерт флюидов, покалывание мыслей в мозгу…» «Смирительные рубахи на моих мыслях о воображаемых пантомимах… о фотографирующем и говорящем телевизоре» и т. д., и т. п.). В этих выражениях и описаниях, которые порой нужно буквально вырывать у больного, но которые обычно без особых сложностей отражаются в путаных рассказах, и в синдроме дискордантности, затемняющем смысл, можно легко узнать акустико-вербальные галлюцинации, характеризующиеся пространственной объективностью и сенсорными атрибутами услышанного голоса (внутренние голоса, лишенные эстетических качеств), псевдогаллюцинациями (паразитирующего или ксенопатического характера представлений, образа мыслей), психомоторными галлюцинациями (псевдогаллюцинаторные вербальные, кинестезические вербальные впечатления, в которых преобладает моторный элемент языка). Эта последняя группа феноменов, так хорошо изученная Seglas (см. книгу Мурга, 1932, книгу Д. Лагаша о галлюцинациях слова и нашу «Галлюцинации и бред», опубликованные в 1934 году), достаточно типична для галлюцинаторного психического автоматизма. Не удивительно, что галлюцинация произнесенная, а не только услышанная больным, подверженным галлюцинациям, могла быть объективно изученной с помощью ларингографа (Мург), и что позже (1949) Л. Н. Гулд всесторонне исследовал один из случаев при помощи электромиографической записи голосовой мускулатуры, будто бы моторного автоматизма, недостаточного, чтобы воспроизвести слово, было довольно, чтобы вызвать галлюцинацию. Больной, проговаривающий свою галлюцинацию, несомненно, не должен вызывать удивление, даже если— что также очевидно— последняя скорее определяет движение, чем зависит от него… Как бы там ни было, галлюцинаторный язык— в виде принудительных феноменов (импульсивные высказывания, обязательные слова, внушенные речи) или странных феноменов (беззвучные голоса, звуки внутри головы, голоса в гортани, на языке, в груди, галлюцинаторное чревовещание) — предстает как странное и чуждое образование, как психомоторный бред (Cotard, Seglas). Знаменитые описания психического автоматизма Клерамбо в том, что касается перечисления симптомов, один к одному накладываются на эти опыты психосенсорного и психического раздвоения. Напомним также, что синдром психического автоматизма включает в качестве фундаментальных феноменов эхо мысли (с сопутствующими симптомами: эхом чтения, жестикуляцией, намерениями, эхом написанного, галлюцинаторным предчувствием ощущений), похищение мысли (с сопутствующими активным или пассивным угадыванием мысли), паразитическое образование мыслей (пробуждение забытых понятий, сенсационные разоблачения, неожиданные пылкие слова, разгадывание абстракций и т. д.). Все эти нарушения, кстати, прекрасно описаны в посвященном им исследовании Барюка под названием «нарушения напряжения внутреннего мышления» («Psychiatric medicale», 1938, 554-566). Весьма примечательно, что исследования клиницистов немецкой школы (Крепелин, Вернике, затем Клейст, Курт Шнайдер, Gruhle и др.) и в особенности школы Хайдельберга описали эти симптомы, в частности феномены эхо, «Gedankenlautwerden», и феномены похищения мысли («Gedankenentzug», сустракция мышления) как почти патогномоничные симптомы шизофрении… Для столь обширных схематизации, тем не менее, галлюцинаторное пережитое интерпретации людей, взлома мыслей, если оно не является особенностью шизофренического процесса, встречается у больных, страдающих шизофренией, с такой частотой, что заслуживает быть помещенной в самый центр описания шизофренического галлюцинаторного опыта.

Кстати, легко понять, что это перечисление галлюцинаторных или ксенопатических феноменов (П. Гиро) не оставляет, так сказать, в стороне самую суть галлюцинаторного опыта, всего лишь частями или проявлениями которого они в конечном итоге являются. Вот почему вот уже в течение пяти лет повсюду не прекращают подменять этот перечень отдельных незначительных симптомов более глобальной семиологией галлюцинаторной структуры. Это как раз и позволяет видеть, чем отличается каждый из этих симптомов, составляют они или нет часть шизофренической структуры, поскольку последняя включает именно галлюцинации и бред. Голоса, передачи мысли, кинестезические галлюцинации, синдром психического автоматизма характеризуются симптомами дискордантности, оставляющими свой «специфический» знак на клинической картине. В конечном счете все клинические черты этой бредовой и галлюцинаторной активности приводят к амбивалентности, странности, непроницаемости и неполноценности. Именно они с умственным, аффективным и психомоторным разладом как неизбежными их следствиями составляют суть и атмосферу, типичный «Grundstimmung» бреда. Таким образом, галлюцинаторное раздвоение, ксенопатические впечатления, чувства воздействия, превосходства и автоматизма являются таким же пережитым опытом процесса диссоциации, как и его отражение. Далее мы убедимся, что галлюцинаторная активность зависит не только от этой негативной структуры и что она демонстрирует коренное изменение связей с другим, что она имеет значение изолированности и опустошенности.

V. Шизофренические бредовые темы

То, что мы только что сказали о галлюцинаторных опытах, еще в большей степени относится к бредовым идеям, их семиологическое значение действительно проявляется только относительно структуры, от которой они зависят. Именно здесь чаще всего запутываются темы, рожденные и заимствованные в фундаментальном бредовом опыте, даже если одна из них всплывает и проявляется как явная, четко выраженная и отдельная мысль (бредовая идея преемственности, иллюзия, свойственная эротоману, ложный брак, псевдоидентичность, божественная миссия и т. д.). Поскольку определяет эту бредовую структуру относительно структуры, которую мы вместе с французской школой станем исследовать далее под названием «систематизованный хронический бред», то, что тема здесь совершенно случайная по сравнению с состоянием несоответствия (discordance), из-за которого она возникла и которое занимает первое место в клинической картине.

Хоть это и в достаточной мере уточнено, мы, конечно же, можем при развитии шизофрении встретить все темы, отражающие нарушение отношений «Я» и «Мира» (см. исследование этих тем в главе «Хронический бред»); они составляют фантазмы реконструкции мира (Fenichel).

Когда эти отношения вымышлено разорваны в ущерб «Я», мы наблюдаем все темы обесценивания и катастрофы; в космическом порядке — это тема конца света (Wetzel, 1922) или отрицания реальности (Seglas, Mignot и Lacassagne, 1937; Kogan, 1942; P. Schiff, 1946); в порядке отношений с другим, пережитых в социальной группе — тема агрессивного преследования, тема фруст-рации и ревности (Минковский, 1928; П. Абэли и Feuillet, 1941; D. Lagache, 1947), тема отравления, тема двойников и Фреголи (Капгра, 1924; Курбон, 1927; диссертация М. Деромби, 1935), тема политического заговора и т. д., то есть все темы, ясно выражающие фундаментальную тему преследования, тем не менее последняя предполагает именно враждебность другого, коллективную либо индивидуальную, ощущаемую вблизи или издалека. В регистре соматического опыта это темы изменения пола, дьявольской одержимости, зоопатии, магико-научного опыта, темы ипохондрические и деперсонализации, расчленения тела, перевоплощения органов и т. д. Наконец, в порядке психического опыта, субъективности мышления — это темы проникновения, внушения и эротизации мышления с сопутствующими им фантастическими конструкциями, адскими машинами сексуального символизма (V. Tausk, 1919), магнитными или физическими средствами, наивно заимствованными в «Уроках вещей» («Lefon des choses»), элементарных или вытекающих из самых сложных научных или философских концепций (поскольку бред, как верно напоминает Gruhle,— не вопрос разума). Все эти темы частичного или полного физического либо психического уничтожения личности и ее субъективного мира встречаются гораздо чаще.

Другая тематическая серия— экспансии личности в отношениях с миром — встречается реже, по крайней мере в начале психоза: мегаломаниакальная трансформация индивида; необыкновенная миссия и судьбы, царские браки, волшебные любовные приключения; чудесный опыт власти тела и органов, сказочное материнство (даже у мужчин); божественное вдохновение, пророческие плоскости, обожествление мысли и личности. Если мы считаем, что мегаломаниакальные темы встречаются реже, чем об этом обычно говорят применительно к шизофрении, то потому что, как мы полагаем, группа парафрений, в которой они фундаментальны, не входит составной частью в ту шизофреническую структуру, которую мы сейчас описываем. Действительно, темы преследования в виде диссоциации и дискордантности преобладают над идеями величия, чудесными картинами, с трудом избавляемыми от оболочки экзистенциональной неловкости, которую эти темы отражают. Увидим также, что мегаломания является своеобразным отличным и отклоняющимся путем, который позволяет больному не поддаваться прогрессирующему распаду, который по-настоящему определяет шизофреническую структуру.

VI. Общие черты шизофренического бреда

Крепелин настаивал на связи между бредовыми идеями и нарушениями речи и поведения. Для Дида и Гиро этот тип бреда характеризуется расплывчатым, нестабильным характером, а также противоречиями и двусмысленностью. Иначе говоря, «параноидный бред» характеризуется главным образом синдромом дискордантности, который определяет шизофреническое состояние и, повторим еще раз, является основным.

В этой форме «параноидного» бреда (единственного, с которым должно быть соотнесено подобное определение, если мы не хотим путаницы в проблеме классификации прогрессирующих хронических бредов и шизофрении) мы можем выделить три структурные черты: а) вспышка бредового опыта; б) абстрактное и бессвязное формулирование бредовой темы; в) прогрессирующая непроницаемость. Кстати, все названные черты проявляют основное свойство этой формы бреда, его радикальную и неизмеримую «странность».

а) Вспышка бредового опыта. Больного, страдающего шизофренией, одолевает бредовая мысль. Такая образная формулировка может быть проиллюстрирована примером:

«В день нового года во время лечения тишиной я впервые испытал то, что я назвал Страхом. Он буквально свалился на меня не знаю как… Внезапно меня обуял Страх, ужасный, необъятный… Мое восприятие мира заставляло меня чувствовать всю странность окружающего более обостренно. В тишине и безграничности каждый предмет вырезался ножом, отделенный в пустоте, в бесконечности, обособленный от других предметов. По мере того, как он становился самостоятельным, он начинал существовать; он был здесь, напротив меня и вызывал во мне непреодолимый страх. Я говорил: «стул там и он ко мне придирается». Все казалось мертвым, неодушевленным, минеральным, абсурдным. Я чувствовал себя отвергнутым миром, вне жизни, зрителем хаотического фильма, бесконечно прокручивающегося перед моими глазами, и в котором мне не удавалось участвовать» («Дневник шизофренички» M. H. Sechehaye, с. 11 и 50).

Такое потрясающее установление бредового опыта мы можем также наблюдать в блестящих случаях Юнга Зюнда и Сюзан Урбан, так глубоко проанализированных Л. Бинсвангером. Исследования Ш. Блонделя и Г. де Клерамбо (проведенные, вместе с тем, столь различным образом) были нацелены как раз на то, чтобы подчеркнуть это вторжение чувств, мыслей, восприятий, убеждений, намерений, всех радикальных феноменов, составляющих непосредственные данные бреда, что заставляет сказать: речь действительно идет о «первичном бреде» (Gruhle, Курт Шнайдер, Майер-Гросс и др.).

Такое вторжение, такой напор переводится в клинике либо как впечатление глобального изменения окружающей среды и отношений «Я» с телом и объективным миром, либо как бредовые убеждения, целиком основывающиеся на чувственном опыте (галлюцинаторные данные) и на интеллектуальном озарении (интуитивные данные). Итак, с точки зрения клиники, основным, что интересует медиков, становится отношение больного к такому чудовищному вмешательству ирреального в его существо, к такому вторжению необычного в его существование (Hinrichsen, 1917). Позже мы к этому вернемся в связи с исследованиями Ж. Вирша об «острых шизофренических состояниях».

Такая бредовая вспышка в его «неопластическом» усилии переживает невыразимый фундаментальный или, во всяком случае, «оригинальный» и неповторимый опыт. Он запятнан столь поголовной субъективностью, что может переживаться как «объективная реальность» только при условии, что вся система реальности будет разрушена в один миг. Таким образом, вымысел переживается как во сне и осмысливается как в реальности, так сказать, мгновенно. Этим, в частности, объясняется концептуальный «ореол» фантастичности, которым этот вымысел всегда окружен, и подчеркнуть это нам уже представлялся случай.

б) Абстрактное и бессвязное формулирование бредовой темы. «Паралогический», «абсурдный», «бессвязный» характер этих типов бреда хорошо известен. Нагромождение тем, их изобилие, прерывание раньше времени, недостаток связанности в системы и, кроме всего этого, логическое безучастие больного, страдающего шизофренией, в письменной и устной речи, что отражает странность его бредового опыта, превращает этот шизофренический параноидный бред в разнородную массу совершенно иррациональных концептов, рассказов, убеждений и картин. Все отрывки вымысла не связаны между собой никакой связью, и никакое тематическое развитие не связывает их в систему. Это дискурсивный бред, лишенный прогресса, бред, который не движется, который пребывает в разрозненных фрагментах стереотипным и кристаллизованным. Как правило, говоря, что речь идет об бессвязном и плохо систематизированном бреде, подразумевают именно эту клиническую черту. Зачастую бред даже едва сформулирован, имеет вид бесформенных и туманных речей. Иногда он проявляется для наблюдающего только в странностях, негативизме, «нарушениях характера» и парадоксальном поведении, что создает иллюзию того, что он не существует. Но это просто потому, что тогда он проявляется именно таким, каков он есть: менее системой ложных идей, чем основным отрывом от действительности (derealisation) в отношениях с другим и с «Миром». Закрытость выражения, абстрактная и витиеватая идеовербальная оболочка, неологизмы — обычные признаки, которые дополняют основную и, как увидим далее, возрастающую непроницаемость.

в) Прогрессирующая непроницаемость. Наиболее типичная общая тенденция шизофренического «параноидного» бреда — все более непонятная эволюция бредовой активности. Последняя в клинических выражениях и проявлениях постоянно стремится стать более бессвязной, смутной и абстрактной. Она интериоризируется и доходит до того, что теряется в монологе или монотонных формулировках, если не исчезает в почти тотальном негативистском мутизме. Всего лишь нарушенные социальные контакты чуть позже превращаются в ничто, а больной постепенно «замыкается» до такого состояния, что проявляет уже лишь машинальное поведение. Если эволюция идет к идеовербальной инкогеренции, то бред растворяется в вербальном потоке или в символических фантазиях, откуда всплывают, как воспоминания или бредовые кристаллизации, картины либо загадочные формулировки. Бред действительно становится сном, причем следует добавить, сном, который по-прежнему спаян с его представлениями, который не способен выразить себя или рассказать о себе, отделить себя от своей абсолютной субъективности.

Таков шизофренический бред, проявляющийся как нечто неоспоримое в негативном синдроме несоответствия. Он действительно обозначает пережитый опыт диссоциации, при том что последняя, дезорганизуя существо, погружает его в вымысел, или, точнее, актуализирует его фантазмы.