Один из нас (А. Эй) в том же журнале опубликовал первую часть наблюдений Генриетты [1]. В то время ей было 28 лет, сейчас ей 42. Психоз начался к 18 годам. Когда она поступила в отделение (из которого уже не выписывалась), то самую очевидную симптоматику аффекции составляли кататоническое поведение, странности, встревоженность, попытка самоубийства. Она переживала полную кататоническую фазу: акинезия, манерность, негативизм, типичные для такого ступорозного состояния, наблюдались многие месяцы. Во время ремиссии она поведала нам о пережитом кататоническом бредовом опыте: мире сна или, скорее, кошмаров, заполненных драматическими фантазиями.
Эта первая фаза кататонии со ступоровой и тревожной формой, во время которой больная казалась отгороженной, замкнутой в себе, как бы погребенной в загадочном, таинственном и диком поведении, сменилась по истечении пятнадцати лет кататоническим состоянием, при котором игривость, шаловливость, юмор и весь набор некоего счастливого, причудливого и забавного существования пришли на смену аффективным состояниям — тревоге и отчаянию. Как она сама говорит — а мы можем придать этому такой же смысл, применить то же слово для выражения произошедшей метаморфозы — «она выздоровела». Но, естественно, о выздоровлении речи нет, говорится о возникшем равновесии, столь типичном для форм аутистической организации личности, что мы подумали: было бы небезынтересным проследить структуру этой «конечной» формы кататонического существования, поскольку зафиксировано неизлечимое состояние, несмотря на все наши терапевтические усилия [2]. И в том же журнале, где было помещено исследование Вирша о «личности больного шизофренией», нам показалось уместным если не проанализировать, то хотя бы указать то, что может быть способом существования в мире больной шизофренией, обстроившейся в своей болезни.
В течение долгих лет Генриетта была кататонической больной, с которой практически невозможно было установить хоть какой-нибудь контакт. Она была абсолютно непроницаема, инкогерентна. Ее позы, гримасы, причуды, нечистоплотность, импульсивное неистовство полностью отрезали ее от всякой
общественной жизни. Она выходила лишь время от времени, как при ремиссиях, которые мы отмечали в 1936 году и которые позволили нам заглянуть в аутистический, собственно онейроидный, мир ее кататонии.
Через два года клиническая картина изменилась. Она вышла из кататонического ступора, в узкой и замкнутой ограде которого была заперта, с тем, чтобы войти в аутистический мир более открытый, но все еще суженный и сведенный до размеров сознания, отраженного — как сознание сна или гипнотическое состояние — на внутреннем движении пережитого и нарциссического вымышленного, странной игре, ставшей законом ее существования.
С тех пор она одевается несколько причудливо, находит себе дело в отделении и дотошно фиксирует самые незначительные события, происходящие там. Она поддерживает со своими родными странные отношения, о чем свидетельствуют письма, несколько отрывков из которых мы ниже приведем. К примеру, она узнает о замужестве сестры и бурно реагирует на эту новость. Когда приходят с ней повидаться, она беседует с родными, но ведет разговоры довольно стереотипные, скороговоркой, развивает в них те же бредовые темы, что и в записях.
Ее поведение слагается из порывистых движений и действий, ускоренных, перескакивающих с одного на другое и манерных. В ее мимике постоянно паразитируют гримасы, улыбки, подмигивания. Голос манерный, иногда сдавленный до хрипов и выкриков, иногда в нем прорезаются резкие и гневные ноты и даже крики и рычание. Она ест прожорливо и проявляет необычайную жадность к пище. Она с увлечением хлопочет по хозяйству. Но по-прежнему упряма и противоречива, никогда не повинуется, так сказать, ни приказу, ни совету.
Прежде всего мы приведем ее записи, особенно типичные для мира магических и аффективных значений и отношений, составляющих ее существование; они помогут нам заглянуть в саму конституцию личности. Речь идет о письмах, которые она адресует семье или врачам. Это небольшие пьески забавного и юмористического стиля, где смешиваются подробности реальной жизни и злобные размышления, фантастические идеи, непосредственно высказанные согласно сюрреалистическим законам автоматического письма или психоаналитическим правилам свободной ассоциации. Этот «стиль» на основе выдумок-абракадабр, вздора, филологических интерпретаций символов составляет «Поэтическое искусство», пережитое в бредовой массе ее существования, которое, лишая метаморфозу и магию слов их искусственных значений, разворачивается в фантастической вербальной плоскости и складывается в обширную «игру слов». Ее монологи, нелепые поступки, причуды, капризы составляют единое тело с идеовербальной галиматьей, которую она выражает в записях.
Воскресенье 29 октября 1939.
Дорогие мои родные
Мне хочется вернуться к вам;
Наконец жить с вами;
Видеться с вами каждый день,
Во мне желания — безумны.
Не думайте, что они мягкотелы,
Когда же вы бросите две копейки?
Лулу.
Перевод К. Куперника. Все строки стихотворения, кроме первой, срифмованы, имеют одинаковые окончания. Присутствует размер, правда, в каждой строке свой. (Прим, перев.)
Воскресенье 24 ноября 1939. Кто знает. Играют в злых. Сделано. Скажите Тете Жанне, что у меня молоко двоюродная сестра Жана Лога, заинька! Если бы Франция, король по прозвищу Большой 42 Жан, на земле, если бы Франция, король, знает о том, что сделаю я, за мной следовал бы стакан земли. Начну и еще раз начну. Приходи ББ Ты нашел его, Чрево Мира. Верное, Истинное. Моя Люсетта у тебя она есть, ротонда. Оставайся там, не становись песком, рассказиком, для Генриетты. Дорогая Госпожа, следи за перипетиями, Ланглуа де Буа (Госпожа Буа, должно быть, из рода Деода де Северак, о котором говорилось на Конференции). Всем известны мыльные таблетки, из Буасси от запора… Конец света будет в 2000 году. Я говорю, что у всех будут нервные приступы, чтобы, использовать воздух и землю, ибо, все, 7 959 лет плюс три месяца, я рождаюсь, ибо это так, что все, то что, не перестаесть — это кислота (не надобревайте меня радием) вы правы что терзаете свою мыгрэнь из-за раковины, из радия ибо всегда следует (и вновь ради сестры простите меня) доходить до нерва ближнего. Если в гадком слове столько букв, сколько и в вежливом.
Воскресенье 24 декабря 1939. Вот уже несколько месяцев мы обладаем (Кислотная кислота, что может быть более непристойным презренная чем три буквы?) ибо в конечном итоге эта двойная кислота, если использовать ее для чего-нибудь бесполезного потому что это двойная кислота, кислота дважды, требовалось бы 16 000 лет чтобы она стала достойной называться Госпожой Щелочной. Скажите Рири, что дочь безадого высохшего пердуна здесь. Кажется Жанин вышла замуж за протестанта.
12 мая 1940. Милые родители, Я не понимаю, почему папа не изменит привычке выпускать алюминиевые миски. Уверяю вас, что если он не сделает этого, грядущая революция на сей раз разразится сверху. Почему бы при том же весе и главное с той же ценой не улучшить дело с практической точки зрения? Еще у одного человека могла бы быть еда. Обещаю вам, что это жизненная проблема но что от этого шага, от этой инициативы зависит ваша вечная жизнь.
14 июня 1940. Милый папа, милая мама. Було бы столько преимуществ, для всех это було бы настолько лучше не разбивать железные миски для того чтобы заменить их на новые алюминиевые, но наконец по меньшей мере и даже совершенно для всех и обещаю вам, что если вы не видите преимуществ, то потому, что вы совершенно не хотите размышлять об этом создавать близких только из алюминия. Говорю вам, что в них еще один человек найдет еду ибо нет валика, а алюминий весит меньше. Я столько, и снова, и столько, и снова, и снова и столько снова, и снова столько, и столько и столько и снова и столько изучала это, что продвигаюсь на литаврах Пансионата! — Папа Мама милые обожаемые, хочу вернуть вам все что вы дали…
Воскресенье 14 марта 1948. Кажется, я опять должна извинить, прием, раздутый осел, и упомянуть о нем; хлебец, варенье, шоколад, внутренний компресс, и ситный хлеб, но печеный.
Арьяна, Сестра моя, от какой раненой любви
Вы погибли на бреге, где были оставлены.
Я написала мелодию, из которой Госпожа Эпп, а особенно Роже, пьют сыроватку. Именно благодаря мне 4 100 лет без 200 лет она очень хотела снова родить тебя, ибо через 2 000 лет без 100 лет это отец Сестры Вероники, ибо как Госпожа Эпп может только один раз из двух, святой Иосиф, две души в одном теле (ее мать и брат и наоборот), имеют основание говорить, что все доброе исходит от Христа. — Ихтус (по-гречески рыба). Сестра, из-за того, что я взволновалась, хочет, чтобы я подписала свое имя.
Генриетта
1948.
Через две тысячи лет,
Без ста лет,
У меня будут прекрасные родители:
Через четыре тысячи лет без двух сотен,
Если не были знакомы,
Любовь бы не пришла.
Я люблю такою любовью,
Которая никогда не заканчивается.
Я живу этой любовью,
Кто знает, что я делаю.
С первого опьянения,
Я думаю о Тебе,
Днем, ночью, непрестанно,
Иисус, ответь мне.
Жить всегда, какая нежность,
Подчиненной ласке,
Я превращу в это опьянение,
Если хотите, ради мудрости.
Его поместили в землю горшечника,
За непомерную цену,
Прямо над Пер-Лашез,
На Менилеремонтан.
Ребенок не рожден, но в ней,
Трепещущей, с восхищенным сердцем,
Радостной и уже материнской,
Молодая супруга чувствует, что он живет.
Кастель Алиборон: «Han hi By»: (я хочу яйцо)
Givgod gibgott из зеркала сестры Армеллы,
Ожидают славного события,
Видят таинственного сына.
Их сохранили в небесах,
Итак, хотят ли они видеть моего Бога?
Обожаю эти глаза,
У них есть душа.
Потом волосы,
Ибо от них я млею,
Вы красивая,
Мой прекрасный рыжеволосый ангел,
Я как желание,
Между ваших колен.
Четыре раза его поцеловать,
Памфлет ему отдать (эти четыре последних стиха)
Затем начать снова,
Через 4 000 лет без двух сотен лет,
Не проси ни о чем, моя удовлетворенная душа,
Вашей любви достаточно, берите все, она уделяет,
Из всех других даров, я сумею себе передать,
Ваша любовь — это все, и может заменить,
Ибо если смерть не страшна, к ней нужно подготовить.
1948.
Я не хочу присутствовать на собственных похоронах, — если я сознаюсь, что умерла, то мне не дадут ни попить, ни поесть, — я не хочу умирать, не надо мне все время говорить, что я умерла. Укол, который мне сделали, поднимет меня прямо на небо. Медсестра хочет казнить меня, а я не хочу умирать, однако же я уже в могиле моей бабушки, — я не хочу писать в огонь купите мне горшок и засмейся. Нужно разрушить время и Вечность. Хочу есть и хочу сосать грудь. Она может измениться, если она разум.
Я хочу есть время.
1948.
Я умею готовить микстуру от кашля: Козеникский сироп.
Куплю пару красного Ришелье, один Фабер, один Конте, один Кохинор, один Беньоль и Фаржон, 2 пузырька зеленой туши, 2 поразительных кабтики, от Армии Спасения, произведения: Мориса Бушора, Ботреля и Поля Деруледа.
Фиолетовую тушь я вижу у моей бабушки, Б… каждые 4 000 лет без 200.
В день моих похорон дочка привратника будет раздавать лакомства на выходе…
Воскресенье 22 февраля 1948. Сестра хочет, чтобы я непременно вас написала, потому что кажется, что так следует поступать.
Сначала мне нужно вытащить то, что лежит в передаче: иголки, шерсть, драже, шоколад, кекс с изюмом и пряник. Я пишу хуже из-за свирепого холода и потому, что мне сделали укол от щитовидки из-за того, что ты так боялся, иметь мальчика, когда я мечтала у тебя, что кристаллизация трансфиксации (сделай рисунок этого пола) если атомы, молекулы и клетки существуют, более мелкий, «в неизвестности, воздержись»?
Еще она хочет, чтобы я добавила, что мне вырвали три зуба, и что даже этой ночью, из-за холода, большого как вещь за сто монет, я сделала в постель.
Она меня все время спрашивала, кто был Бог, потому что я была перед ней на коленях, говоря, что любила ее так же, как Бога, тогда я ответила, что это был Доктор Эй, поскольку он рождает меня, каждые 4 000 лет без 200 лет, как сына сестры Армеллы, ибо я есть Христос.
Метемпсихоз Пантеизма.
Сестре холодно, тогда я должна следать приписку к письму, но она ее перечитает.
Вы знаете, что Доктор Майяр изобретет Гарденал [4], фенил-этилманолилюрею, ладно, нужно сократить, из пись-пись, в стекляную трубку и получите гарденал.
1949. Отдают мои носовые платки детям, которые теряют их все, не сберегает ни один. Я родила из прямой кишки через задний проход, потому что я слишком большая по сравнению с влагалищем. Сестра говорит, что это потому, что я недостаточно ем. С этих пор я буду поступать лучше, Доктор говорит, что покажет меня хирургу. Он рожает меня каждый второй раз, вот почему он так рассуждает. Поверили бы вы, что у меня будет из чего резать волос через 2 000 лет без 100 лет! У Мишеля слишком маленькие туфли, вот почему у папы каждые 2 000 лет без 100 лет искареженные ноги!
1951. Привратница мне сказала, что если я поцелую Доктора, то она вернет мне мыльную пену, тогда сестра Этьенна сказала, что когда у нее будет свободная кровать, она меня заберет. Сестра сказала: «Если вы положите это на шесть страниц, будет шесть поцелуев, потому что я уже поцеловала Доктора 17 раз.
На дороге, что уходит, приходит, длится, продолжается,
Я увижу моего Доктора, в дальнем далеке,
Сохранить для себя его любовь, сокровище милое, очаровательное, симпатичное, изысканное,
Пока не начнется снова это такое сладкое пари.
Вот отчет о нашем последнем разговоре.
Я хочу уйти отсюда, мне здесь нечего делать.
Ах! надоело. Я вас люблю, но я бы больше хотела видеть вас одного, а не с этими двумя надоедами. Вы меня убиваете. Вы полностью впали в детство, хоть у вас и совершенно лысый череп. Я остаюсь здесь, чтобы вы не заимели ребенка и чтобы вы навечно остались единственным сыном. Нужно, чтобы я плевала 87 раз в день. Я завидую домработнице, которая работает у вас, но боялась бы, что вы сделаете мне ребенка. Целую вас в четыре щеки? Это будет навсегда. Снова начнется через 200 лет. Я вернусь повидаться с вами в Бонневаль с горящей крапивой. Я хотела бы быт « целый день вместе с вами в ванне. Я бы очень хотела быть вашим сыном. Я боюсь вас разрушить, потом у меня вас не будет, чтобы рождать меня каждые 4 000 лет без 200 лет. Скоро со мной будет Истерика. Я бы хотела сыграть комедию для вас. Я боюсь будущего потому что оно всегда будет будущим, попадают в ад, то есть в сумерки, это — как бульон. Будьте добры подержите меня здесь еще 14с половиной лет. У меня нет даже трусиков. Этот бежевый занавес указывает все ваше будущее. Один раз я видела вашу бабу, как она мила! Я считаю, что похожа на нее. Ей везет — она спит с вами. Прошлой ночью я видела во сне, что сплю с вами. Вы видели то же самое. Целый день я думаю о вас, именно это дает мне двигательную силу. Ваша жена ждет вас к обеду. Чтобы осуществлять выслушивание и осуществлять докладывание они поддались на то, чтобы сделать мне ребенка. Вы должны сделать только одного, вы сильнее меня. Мне наплевать потом это — как бульон. По отношению к ближнему мы всегда сумасшедшие. То есть «приглашенные» ам-страм-грам потом будет как бульон. Вы меня вылечили силой того что я с вами. Кататонический рефлекс это кипение воодушевления. Счастье — это Иисус Христос. Дерьмо такое же слово, как и спасибо. Мы говорящие животные потому, что у нас есть руки. Жизнь— это движение. Сейчас 1951 год, мне 43 года, я родилась в 1908. Теперь я могу уйти. Вы симпатичны, Доктор, потом это — как бульон. Я могу уйти сейчас. Вас я люблю, вы мой папа. У меня есть родители неба, родители ада. Если вы меня выгоните, если я не буду видеть вас каждый день хоть недолго, я совершенно сойду с ума.
Когда в 1936 году впервые были опубликованы наблюдения этой больной, казалось, что возникает проблема диагностики такого импульсивного, гиперкинетического поведения (тики, гримасы, определенная гипертония и несколько признаков паркинсоновской серии) с экстрапирамидальным постэнцефалическим синдромом. В возрасте 10 лет, в 1918 году, она переболела испанским гриппом в очень тяжелой форме. Позднейшая эволюция нарушений и неэффективность лечения при контрактуре по паркинсоновскому типу, казалось, разрешили этот вопрос. Речь идет о кататоническом состоянии, а не об экстрапирамидальном синдроме. Теперь попытаемся охарактеризовать всю картину эволюции и современную структуру личности шизофренической больной Генриетты.
Изменения негативной структуры. Синдром шизофренической диссоциации. Долгие годы основным нарушением был ступор и та форма регрессии сознания, которую мы называем «шизофренической диссоциацией». Это означает, что ее психическая жизнь протекала в снижении ясности ума и способности адаптироваться к реальности и когезии. Чаще всего ее расчлененное мышление достигало степени распада, граничащего со сном и сновидением. Эти состояния ступора и неполного ступора, кататонической бессвязности были почти постоянными или, во всяком случае, затяжными.
Во второй фазе, примерно с 1940 по 1947 год, эта негативная симптоматология, интенсивно проявлявшаяся при первичных нарушениях мышления и организации поля сознания, несколько стерлась. Поведение, оставаясь в целом хаотическим и неадаптированным, несколько упорядочилось, восстановилось общение с другими и, при негативистском кататоническом состоянии, сменилось манерным, импульсивным и причудливым поведением. Мутизм и инертность преобразовались в монологи и бессвязную активность. Иначе говоря, в поведении могла быть отмечена некоторая социализация.
Если в настоящее время попытаться выявить фундаментальные черты этого дефицитного синдрома, то можно сказать, что мышление Генриетты изменилось по формальной структуре, в самом направлении наиболее типичных описаний шизофренической диссоциации. Неспособность к длительному и эффективному образованию идей, извилистость и запутанность потока мышления, блокады, фрагментарные расхождения сознательных действий, которые обычно обеспечивают порядок и ясность, смутность и непроницаемость психических выражений из-за отсутствия полезного творчества, в действиях по адаптации и трудовой деятельности либо в размышлениях и суждении — приверженность к автоматическому движению мысли, не направляемой и не контролируемой. Вся совокупность нарушений становится очевидной при самом поверхностном наблюдении и составляет «основу» болезни. Очень показательным в этом отношении является опыт при состоянии неполного наркоза (т. н. субнаркоз). Под действием эвипана диссоциация усиливается, а мышление становится еще более фрагментированным и бессвязным, чем в записях. В ходе опыта мы были свидетелями своеобразного бредового объяснения бессвязной мысли, как будто вся фантастическая масса, нелепое мыслеобразование при которой в «нормальном» состоянии представляло собой интермиттирующие, возникающие отражения, при наркозе выявлялась и становилась актуальной. Более того, формальная структура этого сознания, уже нарушенная в обычном состоянии бодрствования, в ходе опыта проявлялась более четко. В этом типичная черта, «тест» негативной структуры болезненного состояния сознания (гипотония, о которой говорит Берц (Berz), без изменения переходящего, так сказать, из внутреннего состояния до наркоза в состояние неполного наркоза. Это в достаточной мере указывает на то, что сознание уже «дремало», и что именно эта дремотность, эта смутность, это нарушение составляют дефицитную негативную (или, по Блейлеру, первичную) структуру шизофренического сознания.
Исходя из этого мы тем не менее должны повторить, что эта негативная структура вместо того, чтобы выделиться или углубиться в ходе психоза, до сих пор имеет склонность не только стабилизироваться, но и улучшаться. Иными словами, «процессуальный» характер психоза — столь очевидного, неоспоримого и постоянного, каким он был и все еще остается, характеризуется тенденцией к ослаблению и «зарубцовыванию» [5].
Преобразование позитивной структуры. Шизофреническая личность. Если негативная структура Генриетты, вовсе не обостряясь со временем, напротив, скорее замедлила свой «аутизм», то есть все проявления психотической психической жизни настолько, что демонстрирует интеграцию в низший уровень личности, то этот аутизм, прежде длительное время пребывавший в чрезвычайно суженных границах «замкнутого» в своем теле и сознании и как бы «огражденного» мира, почти столь же неясного, как и мир мечтателя, теперь проявился в шизофреническом «Dasein». Результат многочисленных катаклизмов-потрясений психоза в периоды его активности и вспышек, этот «Dasein», такой способ жить в мире — это личность Генриетты. Личность не нормальной Генриетты, но личность Генриетты больной — той Генриетты, что превратилась в больную шизофренией, обустроившуюся в такой форме существования, каковой является шизофрения. А ведь для того, чтобы возникала «иная» личность, необходимо, чтобы после фазы острых процессов и состояния глубинного разрушения наступила фаза бездеятельности процессов. Ведь как зарубцовывание невозможно без прекращения воспаления, так и шизофреническая личность может сформироваться в ходе шизофренической эволюции только если активность процесса снижается (Берц).
Вот так после работы психоза «при повышенной температуре» возникла форма существования «при пониженной температуре», которая и позволяет Генриетте до сих пор жить. Именно это она сама называет «выздоровлением». Мы не решились бы согласиться с ней в такой слишком оптимистической интерпретации ее новой адаптации к болезни, но очевидно, что ее способ жизни в настоящее время совпадает с видимостью существования или, если угодно, с существованием такой видимости, с вымыслом. Этот вымысел — ее бред. Символический бред, в котором главную и очевидную роль играет фиксация и идентификация с образом отца (или Доктора), и именно под видом любви Генриетта влачит свое жалкое и опустошенное существование. А поскольку для того, «чтобы избежать бульона», мечтать недостаточно, нужно, чтобы мечтой стал весь мир. Более нет ни времени, ни пространства (отсчет времени невероятный: 2 000 лет без 200 лет, 7252 года и 3 месяца. Нужно разрушить время и вечность, съесть время и т. д.), реальность должна быть сведена только к игре ее воображения. Она жонглирует ею, деформирует ее, бросает слова, как кости, и как будто опьяненная настроением, пускается в самые смешные разглагольствования, напоминающие искусство фокусника, который, отнимая у существования все «серьезное», превращает его в чистую «необоснованность», «шалость». Мир фальшивый и будто бы служащий мифу, который и сам улетучился, перенесся в игру, волшебный мир символов и слов, заменивших предметы, — таков мир Генриетты, ее аутистский «Eigenwelt». И она сама, шизофреническая личность, в силу того, что пребывает «в этом мире», что этот мир существует для нее, она сама воспринимает себя игрушкой в нем. Несостоятельная в такой несостоятельности, она всего лишь виртуальный центр этого мира слов, где, чтобы жить, достаточно говорить, не задумываясь (я боюсь памяти, тайны памяти) и утверждать свое могущество формулировками.
Нам несложно было бы вернуться к темам ее бреда и восстановить, таким образом, горизонт ее существования, но это было бы напрасным занятием. В этом наблюдении нам достаточно было показать, какую необыкновенную преобразующую работу демонстрирует шизофреническая эволюция и какие фазы психоз последовательно проходит перед тем, как стабилизироваться в мире, который еще может организоваться при распаде мысли.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Henry Ey. Quelques aspects de la pensee paranonde et catatonique, Evol. Psych. 1936, p. 44-51.
2. Назначенное лечение: 1936: 32 инсулиновые комы— 1937: антелобин, атропин, бензо-гиноэстрил— 1939: 12 кардиазольных шока— 1943: 12 электрошоков— 1947: новая серия инсулина. Следует отметить, что к моменту помещения в отделение психоз длился уже многие годы.
3. Ее сестра.
4. Она узнала об этом факте, когда несколько лет тому назад лечилась у д-ра Майяра.
5. Может быть, и можно отнести такое движение по восстановлению психических способностей на счет инсулинотерапии, проводимой в 1947 году, но это не совсем очевидно, и мы должны учитывать ремиссии или спонтанные стабилизации, наблюдаемые в ходе этих психозов, эволюция которых, порой тянущаяся десятками лет, часто нерегулярна и до определенного момента обратима.