Десятая лекция.

Диагноз (продолжение). Систематизированный, бред наследственных девиантов.

Бред преследования наследственных девиантов может быть лишен галлюцинаторного компонента, но не менее часты и картины развернутого бредового персекуторного синдрома с обилием галлюцинаций и обманов общего чувства — или бреда величия с тем же галлюцинаторным аккомпанементом: картина психоза приобретает тогда большое сходство с хроническим бредом в его втором и третьем периодах. Если говорить в общем виде, то наследственные девианты с подобными психозами не обнаруживают той неколебимой бредовой убежденности, которая свойственна больному с хроническим бредом: вы должны были оценить это, когда в своей беседе с больными я пытался поставить их идеи под сомнение; наследственные девианты обычно менее упорствуют в своих бредовых построениях, но в некоторых случаях бред и у них приобретает характер безусловной систематизации — больной безоговорочно и глубоко верит в него и внешне ничем не отличается от больного с хроническим бредом: тревожного и настороженного — при хроническом бреде преследования и пренебрежительно-высокомерного при переходе болезни в мегаломаническую фазу.

Когда речь идет об этих последних, выясняется, что больной не прошел через предшествующую бреду величия длительную стадию свойственных хроническому бреду «испытаний»: чтобы достичь «могущества», ему не пришлось претерпеть долгие годы преследования с бредовой интерпретацией происходящего; идеи величия развились у него сразу: у одних это происходит одномоментно и остро, у других «толчками», у третьих более постепенно, исподволь, но всякий раз сохраняется исходный характер заданной формы бреда, который не проходит через свойственные хроническому бреду стадии эволюции и трансформации. У больного может возникнуть иной бред и самого разного свойства: ипохондрический, мистический, персекуторный, но изначальный бред величия сам по себе остается неизменен: он может уступить место другому бреду, может появиться затем вновь или никогда более не возвращаться, но он не подвергается тому систематическому и закономерному видоизменению, которое претерпевает тот же синдром в случаях хронического бреда.

В целом, по совокупности проявлений и с учетом всех наблюдаемых фактов, можно сказать, что течение бреда величия у наследственных девиантов никогда не повторяет таковое при хроническом бреде. Ошибка возможна лишь при отсутствии достаточных сведений о развитии заболевания.

В нашем отделении долгое время находился больной, бывший студент Политехнической школы, страдавший систематизированным бредом величия, галлюцинировавший, выглядевший внешне как больной хроническим бредом. Он называл себя сыном «князя Алеркина» и «леди Сиббиргам, герцогини Девонширской». Свою мать и сестру он встречал холодно и заносчиво, говоря, что одна является его приемной матерью, а другая — ее дочерью. Он приобрел эту величественность с начала заболевания: бред величия с идеями иного происхождения сохранялся у него в течение двух лет в совершенно неизменном виде, затем столь же внезапно, как и начался, оборвался и больной смог вернуться к своим близким.

Набл. XXII Гастон G., бывший студент Политехнической школы, родился в 1861г, поступил в приемное отделение в августе 1884г.

Его дядя по отцу скончался еще молодым в психиатрической больнице, отец умер от туберкулеза Две тетки по матери психически неуравновешенные; мать отличается сумасбродством; брат дебилен и обнаруживает микроцефалию; одна из сестер, умершая от туберкулеза, страдала некоторое время периодами возбуждения и депрессии; другая, также туберкулезная больная, покончила с собой в 18 лет, чтобы не повторить судьбу сестры; третья умерла в возрасте года от судорог. Что касается больного, то он отличался нелюдимостью, мрачностью, вспыльчивостью, любил тратиться Часто онанировал. Определившись унтер-офицером в артиллерию, через 8 месяцев подал в отставку — под предлогом недостаточно быстрого продвижения по службе. Затем притязания его возросли до неимоверного: он начал носить в кармане клочок бумаги, на котором значилось: «король G…. Вскоре на него обратили внимание на улице, где он вел себя крайне возбужденно и нелепо, его задержали, когда он объявил себя императором. Его отправили в Шарантонскую больницу, где он не произнес ни слова, и перевели затем в больницу Св. Анны Он утверждал здесь, что та, кого считают его родительницей, на самом деле его приемная мать, а настоящая умерла в 1878г. Ее имя было «леди Сиббиргам, герцогиня Девонширская», она была супругой князя Арлекинского». Уверенность в аристократическом происхождении пришла к нему в первые месяцы 1883г. Он добавляет к этому, что является владельцем Дома в Париже, его управляющий — «князь Герстахин», «герцог Эльзмы», он собирает плату за жилье и сообщается с ним через «муишей.» Он слышит отовсюду оскорбления В октябре 1885г, через год после поступления, он все так же отказывается от собственной матери: «Она мне не мать и сестра не сестра, они обе не знают английского». В начале 1886г он находится в палате для физического ухода и часто — на постельном режиме в связи с развитием у него туберкулезного бронхита: в это время он полностью освобождается от бреда и, когда ему напоминают его недавние идеи княжеского происхождения, называет их выдумками, объясняет болезнью и смеется, когда говорят про его недавние титулы и сказочные богатства. «Надо, однако, признать, добавляет он, что все это было достаточно забавно.

Следующий больной — с невысоким интеллектом, у него с детства имелись ипохондрические тревоги весьма специфического свойства: ему всегда казалось, что его половые органы атрофированы. Очень эмоциональный, во всем пристрастный, подверженный овладевающим представлениям ревности, он перенес приступ бреда преследования с галлюцинациями слуха и расстройствами общего чувства: его будто бы гипнотизировали, ему посредством телефонных проводов передавали в пищевод голоса и мысли, его заставляли разговаривать. В целом он повторяет развернутую картину второго периода хронического бреда, но бред его развился слишком быстро и по прошествии некоторого времени заметно утратил в остроте и силе.

Набл. XXIII. — L… Огюст 31 года. Отец его умер в 67 лет от инсульта с гемиплегией. Брат отца пьяница. Из 4-х детей больного старшая, 12-ти лет, с трудом учится в школе. Больной в возрасте 7 лет стал жертвой развратных действий некоего маляра, который заставлял его и его малолетних приятелей совершать ему акт мастурбации. После этого и до самой женитьбы больной онанировал. Всегда был трезвенник. Ипохондрик с детства, он уже тогда жаловался на особые боли в затылке, успокаивающиеся только после откидывания головы кзади - по его мнению, они были вызваны разложением мозжечка. Он читает книги по медицине и в 14-15 лет приходит к выводу, что половые органы его развиты недостаточно, они меньше, чем у других мальчиков. Он станет потом отцом четырех детей, но идея эта нисколько не убавится в силе, он считает так и поныне. Он очень щепетилен и совестлив: жене он признается, что через 6 месяцев после женитьбы вступил в интимные отношения с ее сестрой; тайна эта слишком тяготила его, чтоб он и дальше хранил молчание. Он одолеваем также сомнениями по поводу своей веры, очень хочет быть хорошим верующим, регулярно исповедуется и выполняет иные религиозные требования, но постоянно задает себе вопрос, верует ли он истинно или нет. Причину своей болезни он видит в связи со свояченицей и недостаточном благочестии.

Работает он с женой, они изготовляют плетеную детскую обувь. Жилье их становится после рождения четвертого ребенка тесным, и он вынужден искать себе другую квартиру. В это время ему досаждает домовладелец, требуя от него оплаты какого-то ремонта, что очень его травмирует. Едва он переселяется в новый дом, как некий здешний жилец, Виктор, скульптор, не имеющий постоянных заработков, которому хозяин поручает кое-какие мелкие работы, пытается вступить с больным в приятельские отношения, просит научить его плести обувь. Учить его больной отказывается — из страха конкуренции, а также потому, что подозревает, что это с его стороны — маневр, чтоб приблизиться к его супруге. Начиная с этого момента, все, что делает Виктор, возбуждает его ревность: если тот работает в комнате этажом выше, то это для того, чтоб следить за его передвижениями и флиртовать с его женой в его отсутствие. Он полагает, что половой член Виктора значительно крупнее его собственного и сосед поэтому должен больше нравиться женщинам. «Вид у него неискренний, говорит он, он явился к нам как воришка: попросил одолжить корзину. Кто одалживает корзину у человека, имеющего четверых детей? У самого детей нет — мог бы и купить, если так нужно.» Если Виктор с ним любезен и здоровается первый, то это лишь для того, чтоб скрыть истинные намерения. Ревнуя жену к воображаемому сопернику, боясь, что она уйдет к нему, если он будет пренебрегать ею, он учащает половые акты. Вначале она идет ему навстречу, затем начинает уклоняться от сношений — он уверен, что это оттого, что его половой член слишком короток и что Виктор уже стал ее любовником. Мысль о Викторе не оставляет его ни на минуту. Он обвиняет его в том, что тот подглядывает за ними через дыры в туалете: он видит и слышит его присутствие за стенкой. На потолке у него небольшие трещинки, в стенах просверлены отверстия для занавесок, отграничивающих угол с кроватью, они существовали и до его переселении сюда, но он обвиняет Виктора в том, что он понаделал их, чтобы подслушивать и подглядывать за ними. Он слышит, как тот через эти дыры шлет ему оскорбления; через них же Виктор договаривается о встречах с его женой, когда он уходит продавать свои изделия. Он приходит также к заключению, что один из братьев жены замышляет его убийство: чтобы отомстить за честь того, чью жену он склонил к сожительству. Наконец, он обвиняет соседа в том, что тот подслушал его постельный разговор с женой, когда он добивался от нее физической близости, знает теперь о недостатках его сложения и дразнит «рогоносцем». В октябре соседняя комната была сдана некой даме — он воображает, что и за этим стоят консьерж и Виктор: они сделали это, чтоб ввести в заблуждение полицию — в случае, если та явится в дом для расследования; если больной пожалуется, что его подслушивают, что за ним подглядывают через дыры в стенах и трещины в потолке, то его выдадут за сумасшедшего, нуждающегося в помещении в больницу. За два дня до поступления в наше отделение он, позвав сына, услышал голос жены Виктора, сказавшей: «Гляди, он предпочитает этого» — этим она хотела сказать, что в отсутствие жены он вступает в половые сношения с собственными детьми. В приступе ярости он распахивает дверь соседа и оскорбляет его жену. Следующей ночью решает, что старшая, 12-летняя дочь, которая должна в этот День откуда-то вернуться, забеременела: это месть его зятя. Его самого будто бы называют убийцей, преступником. Ночь, предшествовавшая стационированию, полна чувственных обманов. Он будто бы стал объектом экспериментов какого-то врачебного общества, которое озвучивает его мысли посредством неслышного голоса, передающегося в его пищевод и желудок через какие-то рожки и телефонную проводку; он вскакивает с постели и громко кричит. Ему слышится, как в землю вбивают колья — это сооружают гильотину, его поведут туда вместо известного преступника: того не казнили и он вместо него подвергнется этой Участи. У него имеются также зрительные обманы.

При поступлении в больницу Св. Анны, под впечатлением ночных галлюцинаций, он тревожно спрашивает, как разворачиваются события. Он видит здесь свою тещу. Ему будто бы дают вдыхать рассеянный в воздухе порошок, который вызывает у него горький привкус во рту. Наконец, его зять привел в больницу его дочь и он слышит, как тот говорит ему: «Я сделаю тебя рогоносцем, я зарежу тебя ножом» и т. д.; другой голос прибавляет к этому: «Бей его!» Он в ужасе соскакивает с кровати, ложится снова, но тут ему кажется, что врачи опять начали его гипнотизировать и говорят ему такое, о чем он не хотел бы говорить вслух: они его «магнетизируют». Хотя он и скрывает это, мысль о Викторе продолжает преследовать его и здесь — правда, не столь настойчиво, как прежде: он допускает теперь на время сомнения в том, что жена ему изменяла. Что его задевает сейчас более всего — это слова, будто бы произнесенные соседкой о том, что он имел сношения с собственными детьми. [По прошествии двух месяцев больной был выписан из больницы и смог вернуться к работе. После года хорошего самочувствия у него развился приступ меланхолии с ипохондрическим бредом. — Примечание французских составителей.]

Рассмотрим теперь двух дебилов, у которых остро развился бред величия.

Набл. XXIV. Больной L… 77 лет поступил (во второй раз) в больницу 29 октября 1888г; первое поступление относится к марту 1882г. Отец его умер в 82 года, он злоупотреблял алкоголем.

Интеллект больного очень низок. Он плохо понимает смысл заданных ему вопросов, отвечает часто невпопад, память его крайне слаба: он не может назвать адреса детей, вспоминает, что трижды был в Париже, но не может сказать когда именно. Каждый раз он приезжает в столицу, чтобы потребовать от Императора вознаграждение за испытания, которым подвергается с тех пор, как вступил в свою должность: это было лет 36-37 назад. Император взял у него его мысли, заимствовал его голос, который теперь повсюду распространяется. Стоит ему подумать о чем-нибудь, как это становится известно всем, на его мысли часто отвечают: эти ответы идут откуда-то издалека. Императором за него стали некие «Малава из Турнона». Император уже не раз посылал ему деньги, 1800 миллионов, преподнес ему в подарок две области в окрестностях Анноне- тамошние жители сами сказали ему об этом. Деньги его забрали некие люди, которые сговорились с почтальонами, чтоб те задерживали его корреспонденцию. Он много раз уже писал Императору, но его письма всякий раз изымались, он ни разу не получил на них письменного ответа. Трижды он приезжал в Париж, чтоб повидаться с Императором лично: в первый раз (он не помнит когда) он был отведен к президенту, но остался стоять внизу у лестницы: не осмелился подняться. Во второй раз, в 1882г, его арестовали у Елисейского дворца и препроводили в больницу Св. Анны. В последний раз, наконец, он пришел в Париж из Анноне пешком — вместе с ним, по его словам, пришли все больные его квартала; он был задержан тогда в аналогичных обстоятельствах. У себя в Анноне он во всеуслышание говорит, что кто-то присвоил его имя и получил те самые тысячи миллионов — причем каждый раз дает понять, что этот кто-то находится среди слушателей, но кто именно, он сказать не может. В больнице он настаивает на выписке: он отыщет Императора и скажет ему, что не получил денег, которые ему причитаются, и что он знает, кто взял их. Он потребует области, которые были отданы в его пользование: те, кому они достались, только разоряют их, а он поедет туда жить с детьми.

Набл. XXV. J… Дюпон, садовник 40 лет, поступил в больницу 21 октября 1887г. Его отец — дровосек, он злоупотреблял алкоголем, который плохо переносил: «Мы в семье все такие», умер в 61 год. Мать страдала истероэпилепсией, умерла в 63 года. О сестре и трех братьях не известно ничего примечательного.

Образование самое скудное: он едва умеет написать свое имя, не знает таблицы умножения, хотя посещал школу и позднее в течение двух лет ходил на вечерние занятия. Пьет мало, никогда не опохмелялся. Будто бы перенес брюшной тиф в 1870г. 8 лет назад его ограбили — в течение нескольких дней после этого он был очень взбудоражен и говорил, что у него много врагов. Работает с юности садовником. Лет 20 назад познакомился будто бы с врачом Наполеона I. Шесть-семь лет назад ему пришла мысль, что он, может быть, сам Наполеон, но поскольку он был всего лишь садовник и сторож в замке, то он «не смог с этим согласиться: положение его было слишком незначительное, чтоб он мог претендовать на такой титул». Давно уже, уходя из дома, он чувствует, как его кто-то заставляет заходить во встречающиеся на его пути церкви и оставлять там 5-6 су в ящике для подаяний. Именно благодаря этому он, по его словам, заслужил право стать Императором: «Я чувствую, что меня тянет в церковь с такой же силой, как тянет есть.» Однажды, 8 лет назад, также в церкви, он услышал голос Бога, который сказал ему: «Станешь Императором, Папой и Королем Английским». Несколько дней спустя, будучи у себя дома, он почувствовал себя (как именно, он сказать не может) крещенным именем Иннокентия IV. (Иннокентий — одно из имен, данных ему при рождении.) Он решил затем, что его крестил сам Бог, спустившийся для этой цели с неба в Иерусалим и переместившийся во Францию: это было второе его крещение. Далее он каким-то образом узнал, что Париж предлагает ему «должность Императора с 15-миллионной надбавкой к жалованию». Сначала он в это не поверил, но понемногу идея утвердилась в его сознании. Он исполнял обязанности Императора, не оставляя места садовника: Я не из тех императоров, которые могут позволить себе бездельничать». Даже будучи Императором, он не хочет бросать работу, но если нужно будет, уверяет он, он и войну проведет как надо, планы его уже готовы для этого: «Будь здоров какие планы». В декабре 1886г, как-то вечером, когда он работал над набросками будущей военной кампании, его в третий раз окрестили — на этот раз это сделал германский Император, который просмотрел его военные диспозиции. Он не видел Императора в лицо, но слышал, как тот признал его королем Франции в следующих выражениях: «Калабдом, Хискус, Аристолош, Белтадом, Вижините Макаром» — фразу эту он способен повторять бесконечно и без единой запинки, вся Пикардия уже об этом знает. В газетах в это время муссируются слухи о грядущей войне, и для того, чтобы возглавить армию, он публично выставил свою кандидатуру в Императоры, уверенный в том, что вся сельская местность и города проголосуют в его пользу. С тех пор он все ночи проводит в совершенствовании военных планов. В марте он еще испытывает сомнения относительно императорской миссии, но его уверенность окрепла, когда он почувствовал, как его снова потянуло к стоявшему по соседству придорожному распятию. То же повторилось через 8 дней и еще раз — в июне 1887г: в этот раз он услышал голос Бога, провозгласившего его «Императором на все времена» и заверившего в том, что трон через 60 лет будет унаследован его семьею. При этом он испытал ощущение невероятного блаженства и одновременно — близости смерти и для поддержания сил начал питаться теперь одним молоком, разбавленным водою.

Мэр Парижа направил ему избирательный бюллетень, что означало, что он император и что его ждут в следующий четверг во дворце Тюильри. Он идет во дворец — оттуда его направляют к комиссару полиции. Ему уже и без того дорого стоило его императорство: в январе он разослал мэрам соседних коммун листки, на которых начертал своей рукой: «Дюпон, кандидакс в анператоры» и истратил на марки, бумагу, посыльных не то 400, не то 500 франков. «Поскольку я ловкий малый и умею болтать, прибавляет он, у меня всегда полно народу; мне стоит только дверь открыть, они тут как тут». Как следствие этого, его несколько раз обворовывали.

Накануне отъезда он убедился в том, что похищены его наброски военной кампании. «Все, хватит, говорит он, никто уже не выбьет у меня из башки, что я Наполеон-император. У меня блестящая голова в отношении военных дел, я люблю солдат». Он избранник Франции и, так как страна требует от него гарантий своего благополучия, он передаст свою корону близким и с ней — должность Императора. Он считает себя посланцем Бога, который выделил его среди других за примерное поведение и трудолюбие.

Следующий больной — психически лабильный субъект: он очень аффективен, приятели всегда считали его не вполне нормальным, хотя и умным и образованным. 5 лет назад у него был состояние с возбуждением, которое заставило его оставить работу; при восстановлении на рабочем месте в 1888г он, возможно, и в самом деле выслушал какие-то сплетни на свой счет, но постепенно у него развился настоящий бред преследования с галлюцинациями. К персекуторному бреду присоединились отдельные идеи величия. Этот бредовый приступ имел совсем иное течение, чем то, что наблюдается при хроническом бреде: он имел острое начало и общую длительность не превышавшую нескольких месяцев.

Набл. XXVI. Жозеф В… 28 лет поступил в больницу 3 ноября 1888г. Семейные сведения очень неполны. Тетка по отцу перенесла психоз, в настоящее время здорова. В… никогда ничем серьезным не болел, в детстве был очень живым, умным, любознательным ребенком В более позднем возрасте же сотрудники находили его очень странным и звали: «В… — сумасшедший». Он был то весел, то грустен — то и другое без видимых оснований. «У меня, говорит он сам, неровный характер, я склонен к меланхолии и созерцанию». Самолюбие его всегда было чрезмерно развито: «Это мимоза», говорит про него один из друзей. Очень честолюбивый и гордый, он все делал для того, чтобы преуспеть в жизни; у него была действительно незаурядная память: он повторял, например, большие таблицы плотности тел, не делая при этом ни малейшей ошибки.

Пять лет назад, по-видимому, вследствие психотического состояния, он ушел с работы. Честолюбие помешало ему сказать об этом близким, в течение нескольких лет он терпел жестокую нужду и, в конце концов, вернулся из Парижа в Гренобль пешком, — не пожелав попросить денег у домашних.

В январе 1888г он восстановился в прежней должности и переехал в Париж, где больше платили, прибыл туда в сентябре того же года. Через несколько дней после устройства на это место он заподозрил одного из коллег, что тот злословит на его счет, рассказывает, чем приходилось заниматься больному, когда тот был без работы, говорит, что видел, как он попрошайничал. Больной пишет этому человеку, грозит ему всяческими карами со стороны администрации. Вскоре подозрения его распространяются на других сослуживцев, он делается нервным, дерганым — сам признает это и берет несколько дней отпуска. По возвращении продолжает относиться к товарищам по работе с недоверием, утверждает, что те сплетничают о нем. 31 октября рассказывает об этом одному из старых друзей и добавляет, что некоторых на службе он уже одернул и поставил на место. Вечером они идут в Оперу — там он очень тревожен, говорит, что соседи судачат о нем, произносят его имя — затем не выдерживает напряжения и в ярости уходит. На следующий день, еще более подозрительный и ожесточенный, идет к своему шефу и заявляет ему, что все против него ополчились, хотят его очернить, чтоб его прогнали с работы. Вечером о нем говорят уже повсюду: на пароходе, на бульварах. Газета «Пти-журналь» выпустила специальное приложение, где помещена его биография и портрет в цилиндре — это работа его сотрудников, добивающихся его дискредитации. Он хочет приобрести этот номер, подходит к киоску и слышит: «Вот он» — ему не хотят продавать его. В кафе то же: «Это он, это В….» И здесь также он теряет терпение и порывисто уходит. На бульваре он слышит, как о нем говорит какая-то чета, она идет за ним, садится рядом в кафе и, заметив его взгляд, замолкает. На пароходе он будто бы встречает жену высокопоставленного чиновника полиции — она говорит ему, что его считают излишне честным, что кампания, развернутая против него в «Пти-журналь,» инициирована генеральным директором почтовых учреждений. Он просит друга достать ему злополучный номер: чтобы возбудить процесс о возмещении убытков, которые оценивает в 200 тысяч франков. На следующее утро рассказывает консьержу, что ночью кто-то просверлил в его комнате потолок: его подслушивают. Он слышал, как в соседней комнате собирались люди, которых прислали, чтоб задержать его — они громко совещались между собой. Сам он тоже говорит очень возбужденно и громко. Его хотят посадить за недавно совершенную кем-то кражу в церкви — он должен бежать. На следующий день он обращается к комиссару полиции и его задерживают.

В больницу Св. Анны он поступил в состоянии крайнего возбуждения, подозревает всех и каждого в злых умыслах против него, в участии в заговоре его противников. Его гипнотизируют. Он узнал через гипноз, что из ящика для подаяний в одной из церквей были похищены денежные сборы, после этого за ним началась слежка. Когда он шел по улице, его окликали: «Каналья, попрошайка О нем презрительно говорили: «Посмотрите-ка на этого!» Некоторые из реплик были, напротив, благожелательны: «Это клевета, он может здорово отомстить». 13 ноября, через 10 дней после поступления, он по-прежнему говорит, что его гипнотизируют, знают все, что он думает. Ему советуют драться и наносить удары по себе самому, на него насылают магнетические волны, он чувствует в себе чуждую ему волю, которой должен подчиняться; ему в комнату подпускают хлороформ; ему показывают разноцветных чудищ: красных, белых, синих. 19 ноября он более спокоен, но все так же полон бреда: пишет министру внутренних дел жалобу на клеветническую статью в «Пти-журналь», а также на тех, кто поместил его в больницу, на «гипнотизеров и читателей мыслей». Еще через несколько дней выглядит уже вполне успокоившимся — во всяком случае внешне — и почти позволяет убедить себя в болезненности недавних переживаний. 22-ого он понимал, что был болен и что теперь ему стало лучше. 25-ого во время обхода неожиданно возбудился, кричал, что убьет соседа по палате, показывал кого именно и принимался плакать ему будто бы сказали ночью, что утром он лишится головы Был очень бледен, черты лица осунувшиеся, вид крайне утомленный- его всю ночь гипнотизировали.

Его изолируют — он находится теперь днем и ночью в крайнем возбуждении. Можно слышать, как он кричит: «Гипнотизеры! Фантасмагория!» — затем глядит остановившимся взглядом в угол своей каморки. От полного изнеможения и прострации с ипохондрическими страхами он переходит к возбуждению с гримасничаньем и застыванием тела в разогнутом положении. Или после довольно долгого времени, когда он неподвижен и считает себя умершим, вдруг разражается приступами особенного, лающего, кашля. У него имеются галлюцинации зрения: как тягостного, так и приятного для него свойства; он глядит в экстазе на садящееся солнце, затем охватывается глубочайшей меланхолией: «Солнце садится с одной стороны, безумие поднимается с другой»: он будто бы управлял через свой смех солнцем. Губы и язык у него сухи, сердцебиения учащены, с перебоями. Впечатление, что его одолевает масса расстройств чувствительности, каждое из которых возбуждает серии бессвязных бредовых ассоциаций.

27 декабря. Больной спокоен, разумен, смеется, когда ему говорят о недавнем бреде. «Я вбил себе все это в голову, но теперь все прошло».

Данные наблюдения еще раз напоминают о важности изучения болезни в развитии и знания преморбида, предшествовавшего болезни психического склада больного: они в большей степени, чем отдельно взятые симптомы, являются истинными ориентирами в постановке диагноза и прогноза случая. Как и больные с типичным хроническим бредом, наш последний больной слышит оскорбления в свой адрес, испытывает действие гипноза, высказывает идеи величия, но начало его болезни выглядит совершенно иным: у него не было продромальной фазы инкубации, которая повторяла бы собой аналогичный период хронического бреда; более того, спустя несколько месяцев бредовая вспышка миновала и больной, совершенно от нее освободившийся, смеется над своими недавними переживаниями. Резюмируя сказанное: все в этом случае, равно как и в предыдущих наблюдениях — семейный фон, преморбид больного, начало и завершение бредового приступа — указывает нам на то, что несмотря на симптоматическое сходство, мы имеем здесь клиническую форму в корне отличную от состояний хронического бреда.