Седьмая лекция. Диагноз. Преследуемые преследователи.

Мы достаточно уже ознакомились с хроническим бредом, чтобы перейти теперь к обзору других форм психических расстройств, которые могут быть приняты за эту болезнь, хотя по природе своей это иные заболевания. Займемся вначале наиболее интересным из таких подобий — «преследуемыми преследователями».

Больные эти суть наследственные девианты: это многоликое состояние представляется здесь врачу в новом для него аспекте, имеющем особую клиническую физиономию. Каким-то боком оно граничит с известным нам моральным помешательством, при обострениях же болезни, в фазе возбуждения, уподобляется резонирующему помешательству; совокупность клинических черт в нем однако настолько неразделима и устойчива, что позволяет выделить эту группу в качестве отдельного заболевания.

Прежде чем приступить к рассмотрению преследуемых преследователей, я должен, стало быть, упомянуть о резонирующем помешательстве. Резонирующее помешательство, моральное помешательство — термины, которыми пользуются обычно для обозначения одного и того же состояния. Некоторые авторы, г. Campagne в особенности, выделяют резонирующее помешательство в самостоятельное заболевание, другие, в частности Legrand du Saulle, рассматривают его как синдром, могущий встретиться при различных психических болезнях; третьи, наконец, включая Falret, считают, что резонирующая мания не является ни самостоятельной болезнью, ни разновидностью другого заболевания, но разнородной клинической смесью, в которой соединены различные по своей природе случаи, нуждающиеся в разведении по разным группам. Мнения, как видите, разнятся, суждения противоречат одно другому, путаница изрядная — нетрудно представить себе какие трудности возникают перед тем, кто хочет дать ретроспективный анализ всего, что было уже написано о резонирующих маниаках.

Врачи всегда знали, что находящиеся в ясном уме лица могут быть способны на свойственные душевнобольным поступки. Muller описал, в частности, «меланхолию без бреда», но до Pinel отдельные наблюдения такого рода оставались разрозненными. Pinel первый (Т raite medico-phylosophique sur 1 alienation mentale, 1802—09, 2 ed.) настоял на выделении больных этого рода и описал их в разделе своей книги, озаглавленном «помешательство без бреда» — то, что потом было названо резонирующим, то есть, здравомыслящим помешательством.

Действительно, именно так сестры милосердия, лица, опекающие больных, называют тех из них, кто, не обнаруживая каких-либо изъянов в рассуждениях, способны, вместе с тем, на безумства и акты агрессии.

Пинелевское «помешательство без бреда» объединяет самых разных больных: всякий субъект, внешне упорядоченный, но совершающий сумасбродные поступки, входит в эту группу по определению. Некоторые из ею случаев близки нашему моральному помешательству — таково, например, следующее описание.

«У единственного сына в семье, воспитанного слабой и потакающей ему матерью, входит в привычку требовать удовлетворения всех капризов, всех устремлений его непостоянного, непредсказуемого сердца. Напор его страстей с годами усиливается, деньги, которыми его теперь осыпают, снимают препятствия для самых крайних его выпадов. Если ему пытаются противоречить, он взрывается, нападает, ведет себя с превеликой дерзостью, пытается управлять всеми силой, живет в постоянных стычках и ссорах. Если ему не нравится какое-нибудь животное: собака, баран, лошадь — он его убивает. Если находится на празднике, то непременно входит в раж, наносит удары и получает их, уходит весь в крови. Вместе с тем, в другое время он вполне разумен и, став взрослым, входит в права владения большим имением, которым управляет руководствуясь справедливостью — даже выполняет общественные обязанности и делается известен благотворительностью в пользу несчастных и неимущих. Полученные им раны, судебные тяжбы и денежные штрафы так бы и остались единственным следствием его пагубного влечения к дракам, но один особенно возмутительный случай положил наконец предел его насилиям. Однажды он набросился на женщину, в чем-то его обвинившую, и кинул ее в колодец. Следствие происходило в суде — масса свидетелей выступило против него, напоминая ему о его прежних разнузданных выходках; его осудили на заключение в лечебницу для душевнобольных в Бисетре.»

Есть и другие случаи, описанные в том же руководстве, — один из них, к примеру, озаглавлен следующим образом: «Помешательство без бреда, отмеченное слепой яростью», но его трудно расценить как случай резонирующего помешательства. Так же мало похож на эту внешне здравомысленную группу больной, который, как жертва старого режима, был отпущен на волю вооруженными людьми и, едва вышел из Бисетра, выхватил саблю у одного из своих освободителей и напал на него.

Концепция помешательства без бреда была подвергнута ожесточенной критике. Griesinger дошел до того, что сказал, что она выдвинута на горе науке. Суждение это, конечно, чересчур сурово: Pinel, напротив, сделал большое дело, отнеся к случаям душевного заболевания, то есть, к категории невменяемых, больных, прежде расценивавшихся как порочных и извращенных субъектов, на которых правосудие обрушивалось со всей тяжестью слепого гнева.

Об этом писал уже Маге, когда, напомнив о прежних юридических ошибках, — жертвами которых стали такие больные, воздал должное заслугам Pinel в этой области (Marc. De la folie consideree dans ses rapports avec les questions medico-judiciaires, 1840).

Marc описывает пинелевских больных под рубрикой «импульсивных» или «инстинктивных» мономаний. Он допускает, кроме того, существование «резонирующей мономании», которая является для него синонимом мономаний с бредовым поведением. У первых (то есть, импульсивных) больных — их так называемым инстинктивным, полуосознаннымм поступкам не предшествует какая-либо работа мысли; у вторых же поступки совершаются как ее следствие. Например, мономан, покушающийся на чью-либо жизнь и делающий это потому, что хочет умереть сам, но не находит в себе силы покончить с собою: ищущий таким, опосредованным, образом смерти — действует не в силу инстинктивного влечения, а приходит к мысли об убийстве через внешне упорядоченное рассуждение. То же — в случае больного, слышащего. оскорбительные галлюцинации, когда он, чтоб отомстить за себя, нападает на первого встречного. Так — в понимании Маге, но эти соображения относятся уже к явлениям совсем иного рода: резонирующая мономания Маге вовсе не соответствует тому, что Pinel и Esquirol первоначально понимали под этим термином.

Pritchard считает это состояние особой формой душевного заболевания и называет моральным помешательством (moral insanity) — или безумием характера: это ни мономания с очерченными бредовыми расстройствами, ни меланхолия с присущей ей заторможенностью, ни мания с возбуждением и бессвязностью, ни деменция, ни малоумие с неполноценностью умственных способностей или их отсутствием. Scipion Pinel (Traite de pathologic cerebrale, 1844.) включает резонирующее помешательство в группу психических расстройств, характеризующихся патологией влечений и инстинктов. Guislain описывает различные виды помешательства и среди них те, которые называет

спокойными формами — с их возможными разновидностями: благорассуждающими, хитроумными, злонамеренными, досадительными — все они могут быть отнесены к резонирующему помешательству. Для Briere de Boismont — это помешательство действия или бред поступков; для Billed эти больные — более резонеры, чем лица наделенные разумом, для него их болезнь имеет признаки скорее меланхолического, чем маниакального помешательства. Trelat в 1861г, в своей работе о «сумасшествии ясного ума» (folie lucide), дает серию прекрасно выписанных портретов душевнобольных, которые в обиходе не производят впечатления таковых, отличаясь ясностью ума и здравостью суждений, но избегает попыток создать естественную классификацию подобных состояний и ограничивается распределением их по чисто симптоматическим группам.

Morel открыл новую эру в описании данного феномена, связав резонирующее помешательство с наследственными формами душевных заболеваний и отнеся их к преемственности, которая объединяет вырождающиеся поколения на их нисходящем пути к имбецильности и идиотии. Для него это бред чувств и поступков — при сохранности интеллектуальных функций. Marce дает достаточно верное представление о таких резонирующих состояниях, которые он не считает болезненным единством; они состоят для него из фактов двоякого происхождения: врожденной патологии, проявляющейся уже в самом раннем возрасте и генетически связанной с олигофренией, и исходов предшествовавших приступов помешательства, имеющего клиническое родство с манией.

Во время дискуссии на эту тему, прошедшей в Медико-психологическим обществе, г. Falret, признав сборный характер совокупности болезненных состояний, обозначаемой как резонирующее помешательство, попытался разбить ее на группы симптоматических расстройств при различных психических заболеваниях или отдельных их периодах: 1) период маниакального возбуждения, предшествующий меланхолической фазе при сдвоенном помешательстве; 2) начальная фаза прогрессивного паралича; 3) истерические психозы; 4) психическая ипохондрия с сознанием болезни; 5) частичный бред с преобладанием страха контакта с окружающими предметами.

Г. Campagne в своей работе о резонирующем помешательстве сообщает 12 интересных случаев и вполне обоснованно относит своих больных к наследственной группе. Он пытается отделить от них симптоматические резонирующие состояния, которые в корне от нее отличны, но ошибается, когда рассматривает как самостоятельные болезни то, что является лишь отдельными фазами или даже эпизодами того или иного заболевания.

Для нас больные с резонирующим помешательством — наследственные девианты, у которых мы находим те же дефекты психического равновесия, которые свойственны всем больным этого круга. Когда у таких- психически неустойчивых лиц наступает та или иная степень возбуждения интеллектуальных функций, они растормаживаются и, сохраняя внешнюю ясность ума, обнаруживают возросшую живость в речах и мыслях, сверхактивность, которую сами осознать не в состоянии. Все их умственные способности бурлят, давно забытые воспоминания осаждают ум, они декламируют на память стихи, целые страницы из классиков. Ассоциации их идей осуществляются с невиданной скоростью, но внимание и рефлексия при этом страдают, суждения их поэтому ложны. Воображение разгорячено, они предлагают самые различные планы и проекты, требуют аудиенции у влиятельных лиц, собирают деньги по подписке: благодаря их предприимчивости и замечательному апломбу, с которым они держатся, им часто удается убедить своих слушателей. Резонирующее помешательство, короче говоря, является состоянием умственной экзальтации наследственных девиантов, экзальтации, к которой сами больные относятся без критики: это одно из обличий их недуга, а не отдельное заболевание. Оно существенно отличается как от обычной мании, так и от бреда наследственных девиантов — это как бы промежуточное звено между обычным психическим состоянием таких лиц и их бредом. Добавим к этому, что у этих больных возможна зрачковая асимметрия и что они часто склонны к алкогольным излишествам: поэтому возможно смешение их с больными прогрессивным параличом — в начальных стадиях этого страдания.

Если, напротив, нарастает аморальность больных, усиливаются перверзии и больные полностью лишаются критики к этим расстройствам, то состояние сближается с так называемым моральным помешательством. Резонирующая мания и моральное помешательство представляют собой, таким образом, две стороны всегда присущего наследственным девиантам склада психики. Преследуемые преследователи, к изучению которых мы сейчас переходим, обнаруживают временами состояния маниакального возбуждения (которые могут способствовать успеху их сутяжной деятельности), но отчетливо отличаются от больных с резонирующей манией: постоянством и напряженностью бредовых идей. Эти больные были впервые описаны Lasegue, который, как мы уже говорили, отнес их сначала к больным с бредом преследования, но впоследствии отметил наличие у некоторых из них определенного семейного фона, отличающего их от прочих больных с бредом преследования. Lasegue занялся преследуемыми преследователями и описал некоторые характерные для них симптомы, исходя из практической надобности — прежде всего ввиду процесса Teulat, поклонника принцессы В…; он не задавался целью определить положение этих больных в психиатрической систематике, но попросту описал их как разновидность больных с бредом преследования.

Г-н Taguet в работе о «преследуемых душевнобольных» (Annales medico-psychologiques, 1877) привел несколько наблюдений такого рода, но не стал высказываться о природе заболевания. Krafft-Ebing также пишет о душевнобольных-сутягах (Paranoya querulans), но к группе наследственной патологии их впервые отнес г. Falret, сделавший это в дискуссии о резонирующих душевнобольных: его идеи на этот счет были впервые изложены в 1886г в диссертации одного из его учеников Potier (Etude sur les aliened persecuteurs).

Мы не раз уже занимались этой категорией больных, которых, как и г. Falret, относим к наследственному помешательству, к его резонирующей разновидности. Многие из таких больных вам известны поименно: Sandon, Teulat, аббат Cotton и Mariotti; последние двое пытались, как могли, привлечь к себе внимание широкой публики: один — вычурной одеждой, в чем достаточно преуспел, второй — выстрелом из револьвера в момент, когда мимо проезжал экипаж г. Freycinet; позднее, в больнице Бисетр, куда его поместили, он пытался убить нашего досточтимого коллегу д-ра Deny. Наконец, в больнице сейчас находятся два моих нынешних преследователя, которые, хоть и разнятся по воспитанию и полученному образованию, высказывают один и тот же бред, будто отлитый на фабричной форме. Помещенные в больницу в связи с состоянием психомоторного возбуждения, сопровождавшегося в обоих случаях публичным скандалом и нелепыми поступками, оба оспаривают однако свое стационирование и в императивном тоне требуют пересмотра оценки их психического статуса. Оба обвиняют меня в соучастии в преступлении. D…, городской служащий — характерный тип преследователя с переоценкой собственной личности; он утверждает, что я уступил некой действующей из-за кулис силе, хочу прикрыть своего собрата по профессии и одновременно подчиняюсь предписаниям неких лиц, боящихся утерять политическое влияние. Другой, более умеренный в своих амбициях, заявляет, что я поддержал меры его изоляции, чтобы скрыть вину комиссаров полиции и судебных приставов. Оба выдвигают одну альтернативу: либо врачи невежественны, раз признают больными людей, не только здравомыслящих, но и явно умнее среднего, либо это преступники, позорно торгующие врачебной совестью. Оба обращаются с этим к журналистам: один, грузчик, добивается опубликования бездарной статьи под названием «Серьезное дело», другой, служащий городской администрации, представляет «материал» для филиппики против «современных Бастилии», озаглавленной «Неслыханное преступление». Последний памфлет вызывает шум и D…, не желающий прослыть за сумасшедшего, вынужден однако мириться с тем, что в течение восьми дней является предметом газетных разбирательств и комментариев в связи с его бредовыми высказываниями и поступками. Поскольку эта первая разведка боем не дала ожидавшихся результатов, оба продолжают нападать на своих противников. Один, грузчик, берет быка за рога: пишет резкие послания Прокурору Республики и префекту полиции и прибегает затем к действиям, которые нетрудно классифицировать как публичную клевету: рассылает почтовые открытки, расклеивает объявления, в которых грубо оскорбляет врача и ему угрожает.

Набл. XIV. Эдме М… всегда отличался странностью — и чудачествами; он переменил несколько профессий, был виноторговцем, грузчиком, полицейским. После одной из финансовых неудач решил, что судебные клерки сговорились и разыграли направленный против него судебный фарс — с тех пор он добивается справедливости, читает юридическую литературу, обращается без конца с жалобами в различные инстанции Он преследует своих врагов угрозами, обвиняет их в подписании заведомо ложных документов, нападает на судей, направляет оскорбительные письма комиссару полиции и обещает восстановить справедливость собственноручно. Алкогольные излишества усиливают его возбуждение и в июне 1885г его стационируют.

По выходе из больницы он с тем же ожесточением повел войну с врачами: пишет префекту полиции разоблачающие их письма. «Они действовали, утверждает он, по особому приказу» Прокурора Республики он извещает: «Берегитесь, господин прокурор, я вовсе не намерен позволить стационировать себя вторично — на вас в этом случае падет вся тяжесть ответственности».

Он развешивает в своем квартале памфлеты, направленные против комиссара полиции, расклеивает написанные от руки афишки даже на стенах больницы Св. Анны. Мне и Legrain du Saulle он посылает по почте в больших количествах почтовые открытки самого оскорбительного и угрожающего свойства. Некоторые слова в них написаны красными чернилами и трижды подчеркнуты.

Другой, служащий, более методичен в своих действиях: он обращается в судебные органы и, потерпев неудачу в низших инстанциях, поднимается выше и отправляет кассационную жалобу в Палату депутатов. Комиссия Палаты, произведя краткое расследование, не дает ей ходу — D… не теряет присутствия духа и спустя 6 недель посылает туда новую петицию: с требованием его немедленной реабилитации. Вторая имеет такой же успех, что и первая — он направляет тогда весь свой огонь в мою сторону. Я уже показывал вам весьма своеобразную почтовую открытку, которую мне, в не менее странном конверте, послал первый больной. Несколько дней назад я получил заказное письмо от второго: если не считать внешнего вида, послание служащего по своему содержанию и аргументации мало чем отличается от того, что прислал грузчик.

Набл. XV. D… 30-ти лет поступил 8 января 1885г. Сведения о семье сомнительны. Мать была, видимо, душевнобольной. По характеру он меланхоличен и подозрителен, друзья говорят, что он всегда был чудаком и сумасбродом. Сын столяра, он был сначала учеником у отца, затем служащим в страховой компании. Поступил волонтером в армию и пробыл там 5 лет, дослужившись до чина унтер-офицера. Во время службы в армии обращал на себя внимание нелепостями в поведении, приходил без видимой причины в возбуждение, его считали ненормальным. Он плохо там спал, иногда писал до полуночи и мог встать среди ночи и ходить по казарме, не объясняя своего поведения и лишь разглядывая в упор товарищей. За подобные выходки его как-то наказали 15-тью сутками карцера. Он считал, что начальство что-то таит против него, и говорил даже о возможности отравления. У него были здесь и более серьезные проступки: однажды на него нажаловался отец девушки, которую он преследовал грубыми домогательствами; в другой раз он подал рапорт на своего офицера, что кончилось для него новой 15-дневной отсидкой. Все это уже дает некоторое представление о его характере: очень требовательный к другим, он куда менее щепетилен в отношении самого себя. Он пишет, например, в Палату депутатов: «Никогда, ни за какое золото мира, я бы не взял на себя позорную роль доносчика, но так как основания государства для меня священны, то я считаю своим гражданским долгом участвовать в их сохранении во благо общего интереса» — цитата показывающая, как быстро этот человек забывает собственные промахи и как легко, с другой стороны, готов указывать на ошибки других, выступая при этом в роли стража порядка, наделенного особыми полномочиями. Этот тип исправителя общественных пороков вообще очень характерен для преследуемых преследователей. В 1878-82гг он был служащим железной дороги в Туре и был вынужден уйти с работы, где стал якобы предметом общих насмешек. Его жена будто бы нехорошо вела себя и на улице, во время прогулок, молодые люди иронизировали на этот счет и намекали на его супружеские несчастья. Людей этих он не знал, но смотрели они на него так, что у него не оставалось никаких сомнений на этот счет. Начиная с этого времени, жизнь его преисполнена лишений. Некто D… из сострадания поручает ему собирать недоимки с клиентов двух обществ взаимопомощи — он заподозрил своего благодетеля в неблаговидном умысле: тот будто бы был недоволен тем, что больной занялся политикой. Вместо того, чтобы приносить в кассу собранные им деньги, он отсылает их по почте, тратя большую часть своего скудного жалования на почтовые расходы. Казначей неоднократно говорит ему, чтоб он приходил к нему с наличными, но он этого не делает: ему нужно, объясняет он, иметь на руках почтовые расписки. Однако затем, неожиданно для того, на кого подобная осмотрительность могла произвести известное впечатление, он присваивает подлежавшие сдаче суммы и обвиняется в мошенничестве. По странному противоречию, которое однако характерно для подобных больных, он, столь непримиримый и скрупулезный в отношении других, не может признаться, что имел грех, никого о том не извещая, взять деньги, которые должен был положить в кассу, и утверждает, что нападки, которым он в связи с этим подвергается, не более чем шантаж: «Все это проделки D… и его подручных: он наверно хорошо заплатил им, раз они ведут себя таким образом».

За три месяца до помещения в больницу Св. Анны он поступает в качестве вспомогательного сотрудника в одно из бюро общественных работ города. На новом месте он вскоре делается мрачен, угрюм, несообщителен, запирается в конторе, что-то в ней ищет, переворачивает все вверх дном, помечает страницы в делах не так, как здесь принято — наконец приходит в сильное возбуждение, угрожает сотрудникам и показывает им ножом для бумаг, что отрежет им головы. Руководство советует ему отдохнуть какое-то время. На следующий день он приходит на службу очень рано, требует разговора с начальником, запирается и отказывается впустить кого-либо, пока не переговорит с шефом. Возбужденность его нарастает — возникает скандальная ситуация, во избежание инцидентов его приглашают на встречу с руководителем, который будто ждет в одном из ресторанов. Он попадает в префектуру полиции, где его освидетельствует Legrain du Saulle. Его направляют в больницу Св. Анны — здесь он пасмурен, подозрителен, отказывается отвечать на вопросы, требует, чтобы его выписали: это место не для него, говорит он. В письме, адресованном директору больницы, он пишет следующее: «Если меня привели сюда неизвестные мне закулисные силы, то именно мне надлежит выяснить, кто они и что из себя представляют: в интересах безопасности, как моей, так и моих близких.» В этих жалобах он всякий раз пишет об «отвратительных больных, рядом с которыми он вынужден находиться», хотя его поместили в палату со спокойными соседями. По прошествии нескольких дней он говорит, что молодые сотрудники бюро плохо себя вели по отношению к нему, дразнили его во время работы и называли «прусским офицером». Его переводят в Бисетр, затем в Mazas: «Суд, пишет он, решил поддержать репутацию врачей, меня же обесчестить и заткнуть мне глотку. Судьи ловко ушли от обсуждения моего случая.

Выписанный домой, он предпринимает активную кампанию против всех, кто по его мнению заслужил этого, и посылает письмо за письмом: прокурору Республики, президенту Академии медицины, министру юстиции, газетам — помещающим его историю под заголовком: «Безымянное преступление».

С особенной ненавистью он преследует теперь врачей больниц, где он находился. В ноябре 1885г он обращается с прошением в Палату депутатов. Поскольку докладчик комиссии предложил «в поспешно сформулированных выражениях» не реагировать на его обращение, он направляет туда же в декабре новое прошение, озаглавленное: «Требование возмещения незаконно причиненного ущерба». Это настоящая обвинительная речь против врачей, его комиссовавших, и панегирик — собственному характеру, всему своему существованию.

Апелляция эта очень пространна, она изобилует неточностями и противоречиями. Сохраняя видимость правдивого изложения событий, она дает точные даты, описывает мелкие детали, но извращает суть происшедшего, приводит вымышленные отрывки из так называемых «допросов» больного. Документ интересен тем, что выявляет его болезненные страхи, подозрения, идеи преследования, а также — его тщеславие, надменность, истинную меру будто бы возложенной на него миссии. Он очень легко обращается с фактами, если они для него неблагоприятны. Самомнение читается в каждой его строке, вроде следующей: «Может быть, никто не поднимал выше меня понятие чести. Я оставил неизгладимый след в своем полку, блестящая военная карьера открывалась передо мною».

Он обвиняет суд в сговоре с психиатрами и, «поскольку Прокурор Республики, восклицает он, не счел долгом потребовать, с высоты своего положения, наказания виновных, я, движимый горячей любовью, которую испытываю к истине и великому делу правосудия и справедливости, сам потребую…» и т. д.. Он не признает ни одно из семи медицинских заключений: теперь, в ходе совершения правосудия, они будут рассматриваться не более как улики преступления, которое, «раз начавшись, не смогло завершиться — в силу не зависящих от их авторов обстоятельств». Он оспаривает решение, принятое относительно него, как с медицинской, так и с юридической точки зрения и «торжественно и самым энергичным образом заявляет, что в больницах, где он побывал, он «подвергался самым страшным опасностям, вследствие чего вполне мог свихнуться».

Попутно он затевает процесс и против «чудовищного» закона 1838г. «Это оружие ужасно, пишет он о заключении экспертизы, которой подвергся. Теперь оно в руках у вполне определенных лиц, которые всегда смогут употребить его против меня: в случае, если сочтут необходимым вновь применить ко мне меры изоляции.»

Эта жалоба имела те же последствия, что и прежние. Больной обращается тогда в Общество защиты граждан от злоупотребления властью и настаивает на рассмотрении своего дела на заседании, куда требует пригласить и медиков. Он просит юридического содействия со стороны Общества: чтобы возбудить судебное дело против врачей и персонала отделения и добиться возмещения убытков. В то же время он постоянно обращается в администрацию больницы с требованием выписки, осаждает нас пространными и оскорбительными письмами, которые подписывает так:

«D…, автор проекта специального закона 12044 о воинской мобилизации. Смотрите Journal officiel № 300 от 5 ноября 1886г Париж, 2 жерминаля, год 96»; или: «D…, атташе министерства». Его визитные карточки столь же показательны — на одной из них после его имени следует: «Публицист, в прошлом президент, командующий войсками комитета сопротивления 16 мая в департаменте Мена и Луары». В каждом углу этой карточки буквы H. W. D. R. P. Он не пропускает никого своими жалобами: депутатов, министра юстиции, прокурора Республики, Великого канцлера Ордена Почетного легиона и т. д..

Третий больной — F…, преследователь мэра и его заместителя в одной из коммун департамента Сены и Луары. Это наследственный девиант, не способный заниматься чем-либо с постоянством; он легко возбуждался под влиянием выпитого и был повторно судим за оскорбления, угрозы и нанесение побоев. Помещенный впервые в 1886г в психиатрическую больницу, он находит, что устных оскорблений недостаточно, и решает придать своей истории более широкую огласку: посредством написанных от руки листовок. Он расклеивает на парижских стенах пространный памфлет, направленный против мэра и членов суда, его судивших. Его арестовывают, когда он прикрепляет свой труд у входа в Законодательное собрание. Дело его, говорит он, наделает столько же шума, сколько дело Вильсона; он добивается судебного разбирательства и намерен доказать на нем свою правоту. Его стационируют вторично в 1887г и в третий раз — в 1888-ом. Вы можете убедиться, что он очень эрудирован в вопросах уголовного и гражданского права: знает наизусть статьи кодексов, имеющие отношение к его делу, и счастлив, что может еще раз огласить свое знаменитое воззвание, с которого сделал уже 150 копий. (На переписку каждой из них у него уходит не менее трех часов.)

Набл. XVI. F… Шарль 35-ти лет поступил в больницу 7 ноября 1887г. Сын пьяницы. Обнаруживает аномальное строение черепа и дефекты произнесения речи с сюсюканьем. В детстве свинка, других заболеваний не было. Хорошее, легко давшееся ему начальное образование. В 1871г взят в армию, служил в Индокитае, вернулся оттуда без знаков отличия: был лишен звания капрала. По возвращении два месяца работает у преемника его отца, затем, не желая быть слугой там, где был когда-то хозяином, становится кучером наемного фиакра и работает так до 1880г; потом возвращается к больной матери, работает дровосеком и землекопом. В 1879г, посчитав, что в 1872-ом его обделили при разделе оставшегося после отца наследства, пишет дядьям письма, содержащие обвинения и угрозы в связи с несправедливостью дележки. Наносит побои одному из родственников и осуждается на 6 месяцев тюремного заключения. В 1881г начальник вокзала, видя, как он переходит пути перед движущимся поездом, будто бы сказал: «Что это за шпана?», на что больной ответил: «Свинья, переодетая в начальника станции». Удары тростью со стороны служащего — F… ответил тем, что обломал о его спину палку от метлы, после чего последовало увольнение с должности одного (?) и трехмесячное заключение другого. Он решает далее, что мэр города намерен, в связи с судимостью, лишить его до 1884г избирательных прав, берется за кодекс и пишет жалобу Прокурору Республики, который тут же распоряжается, чтоб ему вернули карту избирателя. В это время он почти не знаком ни с мэром, ни с его заместителем — лишь изредка работает по найму у того и у другого. Жена заместителя мэра заходила как-то к его матери и там плохо отзывалась о неких женщинах — он посоветовал ей получше присмотреться к тому, как она сама вела себя в недавнем прошлом и к поведению собственной дочери. В 1885г мэр явился к нему перед выборами, агитируя за свое избрание, он ответил ему бранью, будучи уверен, что тот уже в течение четырех лет стремится лишить его избирательного права. Он становится в оппозицию к мэру, обвиняет его в том, что он был помощником архитектора Н…, когда тот мошенничал и скупал земельные участки на фамилии своих подчиненных и т. д.. Он считает, что трусливый мэр мстит ему руками своего заместителя — новые оскорбления со стороны больного и еще один арест в апреле 1885г. Через месяц его направляют в больницу в Клермоне, где он находится в течение 33-х дней. На выборах в октябре 1885г выигрывают радикалы — больной уверен, что мэр-реакционер считает его виновником своей неудачи и держит на него зло: «Я еще заплачу за это». Действительно, в январе 1881г судья В…, также реакционер, снова осуждает его на три месяца тюремного заключения, хотя прекрасно знаком с его делом, в котором «не было ни улик, ни свидетелей»: только за то, что больной «назвал ж-ой невежественное и паршивое животное, которое было у мэра заместителем». Его снова судят за нанесение оскорблений — в марте 1886г — и приговаривают к 6-ти месяцам заключения. Едва выйдя в октябре из тюрьмы, он спешит расклеить повсюду листовки с изложением происшедшего, за что его многократно штрафуют; «но помешать мне они не осмелились». После того как он избил и вышвырнул за дверь полевого сторожа, «хозяйского сыщика», его снова приговаривают к месяцу тюремного заключения. «Мэр не посмел оскорбить меня лично, говорит он, все делал через своего заместителя, сам же держался от меня подальше». Начиная с 1886г, он всякий раз, когда представляется возможность, расклеивает повсюду прокламации, сходные с теми, какие пишет сейчас в больнице. Он добивается нового суда, надеется, что его дело наделает шума не меньше, чем дело Вильсона.

Со времени последнего выхода из тюрьмы он распространил не менее 150 листовок, расклеивая их в особенно посещаемых местах в городе. Два дня назад он поместил такой лист на фасаде Палаты депутатов. Полицейский предложил ему последовать за ним, комиссар полиции потребовал объяснений — он признал его право арестовать и оштрафовать его, но не более: что касается содержания написанного им, он будет обсуждать это только в кабинете следственного судьи. Он хочет предстать перед судом, изложить там свое дело и доказать, что он кругом прав.

В день ареста он успел наклеить 6 воззваний — одно из них на двери Земельного кредита Франции, членом административного совета которого является его мэр, две на городской мэрии, две на Дворце правосудия, еще одно — на здании Палаты депутатов. Прокламации его написаны на листах большого формата, по 6 сантимов за штуку.

Он постоянно протестует против своего, как он говорит, беззаконного помещения в больницу. У него отменная память: он читает по памяти статьи кодексов и тексты своих воззваний.

Выйдя из Ville Evrard в мае 1888, он вскоре за тем в третий раз попадает в больницу — на этот раз Св. Анны. Он заключил пари, что докоснется до своего врага и, действительно, пришел к мэру домой и тронул его рукой — после чего тот, по его словам, трусливо бежал, оставив его одного. Некоторое время спустя он снова вывешивает плакат оскорбительного содержания на дверях посещаемого мэром банка. На судебном разбирательстве он требует, чтобы мэра вызвали в качестве свидетеля: «Я должен сказать ему на людях все, что я про него знаю». Его арестовывают: за ночевку в публичном месте и ношение оружия (револьвера). Он и теперь убежден, что является жертвой произвола, что был незаконным образом помещен в больницу и что ему, в качестве возмещения убытков, мэр должен быть выплатить 5800 франков: как раз то, что, по его расчету, ему следовало получить при разделе отцовского имущества. Никакие доводы матери не могут разуверить его, он настаивает на своих притязаниях.

Вот несколько образцов его памфлетистики.

«20 июня 1880г я переехал в V…. Как только я здесь появился, я внес свое имя в список избирателей. Человек, носящий имя R…, мэр названной коммуны, кавалер ордена Почетного Легиона (он получил его за участие в разбоях банды Н…, у которой Вильсон с компанией позаимствовал для себя ряд хорошеньких делишек), зачинщик сомнительных афер и вор высшей марки, решил, что поскольку я не являюсь реакционером, то и не достоин принимать участие в голосовании в названной коммуне, лучшим украшением которой он является. Насколько эта грязная личность нагла и высокомерна, настолько же низменно пресмыкалась она передо мной, когда имела бесстыдство придти ко мне, чтобы получить мой голос на выборах:. то, как я голосовал и как против него агитировал, были ему теми оплеухами, которые он заслужил от меня с избытком. Слишком трусливый, чтобы мстить лично, он поручил это своему заместителю, безмозглому крестьянину, полнейшему невежде, чья жена и дочь украсили бы любой дом терпимости… Если мэр, его заместитель, муниципальный совет, судьи посмеют поставить под сомнение любое из этих утверждений, я готов представить неопровержимые доказательства каждого из них. Я кончаю, мои сограждане, вопросом: не заслуживает ли само правительство, поддерживающее эту камарилью, того, чтобы и по нему хорошенечко прошлись метелкой?»