Третья лекция.

Первый период: бредовых интерпретаций и иллюзий. Второй период: преследования и слуховых галлюцинаций.

Господа!

Мы только что рассмотрели некоторые спорные вопросы работ наших замечательных предшественников и ряд моментов, разделяющих нас с г-ном Falret, перейдем теперь к изучению самого хронического бреда: такого, как нам дает непосредственное, без лишнего теоретизирования, исследование больного. Хронический бред — это болезнь взрослых, прежде здоровых в психическом отношении лиц, не обнаруживавших отклонений в умственной, моральной или чувственной сферах. Я настаиваю на этом факте, он имеет кардинальное значение: именно этим больные хроническим бредом отличаются от наследственных девиантов, с детства страдающих такими расстройствами. Основные свойства этого заболевания: большая, достигающая 50 лет и более, продолжительность; правильное, упорядоченное и прогрессирующее во времени течение, делящееся на четыре четко разграниченных этапа; постоянное развитие и систематизация бреда разного содержания во втором и третьем периодах. Первый период, инкубационный, характеризуется наличием иллюзий, бредовых толкований действительности и постоянным возрастанием тревожного беспокойства больного. Во втором периоде, периоде преследования, главные расстройства представлены тягостными для больного галлюцинациями: прежде всего слуховыми и обманами общего чувства — и бредом преследования. Третий период, величия, характеризуется появлением галлюцинаций соответственного содержания, также — расстройствами общего чувства и мегаломаническими идеями. Четвертому, последнему, периоду свойственны снижение и упадок интеллекта — это период деменции. Эти этапы следуют один за другим неуклонно и единообразно — так что вы можете не задумываясь исключить из этой группы, например, тех, кто сразу, с начала заболевания, высказывает бред преследования или величия, или тех, кто обнаруживает обратную закономерность: начинает с бреда величия и кончает бредом преследования.

I. Период инкубации. — Период инкубации не имеет четко выраженной картины: больные испытывают неопределенное недомогание и недовольство, которое сами объяснить не в состоянии, они чем-то озабочены, обеспокоены, подозрительны. Им кажется, что в их привычном окружении и даже среди не знакомых им лиц произошли явственные перемены. Они плохо спят, у них снижается аппетит, они становятся менее пригодны к житейским делам и работе. В этом периоде их можно принять за ипохондриков. Понемногу им начинает казаться, что за ними наблюдают, что на них косо смотрят, их презирают, пренебрегают ими; они пребывают в постоянном сомнении, колеблются, остаются как бы во взвешенном состоянии среди подобных мыслей, которые они то принимают на веру, то отвергают; но в конце концов идеи эти утверждаются в их сознании и дают начало бредовой интерпретации происходящего. Они спрашивают себя, в чем причина перемены отношения к ним, что они такого сделали, что все так изменились, но дальше этих вопросов их следствие пока не идет, они не знают и не спрашивают, откуда идет подравнивание и преследование, кому выгодно вредить им. Больной остается все время напряжен, обеспокоен, часто — взбудоражен, он весь поглощен неприятными размышлениями, осаждающими его ум, и безразличен ко всему прочему. Реальная жизнь не волнует его, политические события ему чужды, потеря денег, траур в семье мало его трогают. Напротив, несущественнейшие факты, находящиеся однако в связи с его больными мыслями и «подтверждающие» их, Чрезвычайно значимы для него и порождают ответное чувство гнева, кто-то, например, забыл с ним поздороваться — для него это сознательная дискредитация; рядом с ним кашляют или плюют на землю, открывают или закрывают дверь, «перед его носом» переставляют стулья — все это прямое выражение непочтительности в его адрес. Если кто-то свидетельствует ему свое почтение, изъявляет дружеские чувства — это не что иное, как особое издевательство; само молчание — и то, в его глазах, оскорбление. Неопределенность понемногу исчезает, за сомнениями следует бредовая убежденность; подкрепленная множеством таких «доказательств», она делается непоколебима. В этом состоянии ума больной, держащийся всегда начеку, начинает следить за окружающими, подслушивает, слышит в каком-то разговоре действительно произнесенную фразу, относит ее на свой счет — это бредовая интерпретация; может отнести к себе и ничего не значащее слово, но похожее по звучанию на грязное ругательство и ему кажется, что было произнесено именно оно, это иллюзия. Постоянное ощущение преследования, непрерывное напряжение ума, приводят далее к прямому возбуждению мозговых субстратов мысли, ее звукового образа, слышимого слова — возникает слуховая галлюцинация. Барьер взломан, больной переходит во второй этап болезни — в период галлюцинаций, расстройств общего чувства и бреда преследования.

Прежде чем идти дальше, остановимся на этом элементарном, но чрезвычайно важном для развития хронического бреда расстройстве — галлюцинаторном феномене и постараемся понять его механизмы. Когда в 1845г Baillarger опубликовал свою столь важную работу о галлюцинациях, он выступил с борьбой сразу на двух фронтах: против теории их исключительно периферического происхождения, которая принимала, что местом возникновения расстройства является орган того или иного чувства, но также и против чисто психической, или церебральной, теории, представлявшей этот феномен как чисто интеллектуальный. Baillarger предложил смешанное, психосенсорное, объяснение, которое тогда всех удовлетворило. Эта последняя теория, принятая большинством авторов и, казалось, не дававшая повода для дискуссий, была между тем в свою очередь поставлена под сомнение исследователями церебральной локализации функций: Fritch, Hitzig, Ferrier, Miinck, Luciani и Tamburini. У этих, физиологически направленных, работ нашлись и противники, но клиника, подкрепляемая данными вскрытия, быстро стала на их сторону и оказала им могущественную поддержку. Действительно, всякий раз, когда в случаях психической слепоты или глухоты имелись результаты секции, исследователи находили грубые изменения в областях, которые экспериментальная физиология определяет как мозговые центры чувствительности.

При психической слепоте больной, сохранивший представление о письме, о письменном языке, не в состоянии различать графические образы речи. Он может писать, но не способен прочесть то, что написал сам. У него поврежден соответствующий аналитический центр и написанное слово, зрительные образы речи не могут быть поэтому им восприняты и распознаны. То же может произойти и с другими предметами и знаками. При психической глухоте у больного сохраняется его внутренняя речь, но он не в силах воспринять звукового образа чужой речи, звуковых знаков мысли, звучащего слова. Он говорит, и говорит именно то, что хочет сказать, но не понимает того, что говорят ему, равно как и звуков собственной речи. У него поврежден корковый центр восприятия, который не различает более звучащей речи. Клинические факты, в полном согласии с общей патологией, помещают корковый центр зрения в угловую, а центр слуха — в первую височную извилину мозга. В некоторых случаях очаг более обширен и переходит границы названных образований, но сравнивая находки, накладывая одна на другую схемы, представленные разными авторами, всегда приходят к вычленению общей для всех случаев зоны, соответствующей указанным участкам мозга.

Но как эти корковые центры, эти средоточия имеющихся у нас представлений, входят в контакт между собою? Как сообщаются они, в свою очередь, с высшими, лобными, образованиями? Это ясно продемонстрировано прекрасными исследованиями Meyneff. Связи между отдельными центрами осуществляются через систему ассоциативных волокон: 1) одни, комиссуриальные, или трансверзальные, соединяют симметричные участки обоих полушарий, 2) другие — различные области коры одного и того же полушария: а) собственные волокна, связывающие соседние извилины, в) продольный пучок, обходящий мозолистое тело и лежащий ниже его извилины, в ) верхний, или арчатый, продольный пучок, идущий ниже мозолистого тела и тянущийся от затылочной к лобной доле, с) крючковидный, почти вертикальный пучок, идущий от обонятельной доли к лобной: Этот пучок интересует нас в первую очередь; d) продольный нижний пучок, идущий от затылочной доли к обонятельной. Эти анатомические данные, которые я вам сейчас напомнил, помогают составить правильное представление о том, как осуществляется наше обучение и приобретение повседневных знаний и опыта. Что происходит при оценке свойств какого-либо предмета — например, апельсина? Цвет его запечатлевается в сетчатке глаза — этот отпечаток передается в четверохолмие мозга, становится там ощущением и следует в угловую извилину мозга, где откладывается в виде вполне определенного восприятия. Вкус воздействует на язык, становится ощущением в ядре четвертого желудочка и восприятием — в subiculum Аммонова рога. Запах фиксируется в носу слизистой оболочкой, передается в обонятельную луковицу, становится там смутным ощущением и трансформируется затем в более определенное восприятие в центре, также расположенном, как будто бы, в Аммоновом роге. Вес, форма определяются ощупыванием и мышечным чувством, они становятся ощущением в первом промежуточном ядре, которое встречается на пути импульса, и восприятием — в корковых зонах затылочных долей мозга. После того, как все эти стороны предмета усвоены, они сходятся в высших центрах лобной доли, где предмет воспринимается в совокупности отдельных качеств. С другой стороны, благодаря связям между отдельными корковыми центрами, воспоминание об одном из свойств предмета сразу вызывает в памяти все прочие его образы: так, запах апельсина достаточен для того, чтобы напомнить фрукт в целом.

Все эти анатомические и физиологические замечания необходимы, чтобы яснее представить себе возникновение галлюцинаций. По новой, выдвинутой Tamburini, теории, которую я, со своей стороны, полностью поддерживаю, галлюцинации возникают в корковых центрах восприятия и вызываются состоянием их перевозбуждения, своего рода эретизмом центра. Когда накопленная энергия достигает определенного предела, в нем возникает разряд, дающий звуковое представление — так же, как если бы оно было предопределено импульсом из периферии; разряд этот отзывается в высших центрах мозга и имеет все свойства нормального ощущения и восприятия. Расстройство настолько полно воспроизводит запечатленный в мозгу образ, что сопровождается полной уверенностью больного в том, что оно истинно; больные не могут допустить наличия патологического феномена: «Это вы меня просто утешаете», говорят они врачу, пытающемуся убедить их в обратном. Если настаивать, они раздражаются, но остаются при своем мнении. В других случаях галлюцинации в корковых центрах восприятий вызываются воздействием на них со стороны передних отделов мозга — имеет место как бы движение вспять: непрерывная, не меняющаяся, напряженная бредовая идея в свою очередь оказывает мощное влияние на корковые центры и вызывает в них рождение определенных образов: их возникновение можно считать в таких случаях вторичным.

В начале заболевания слышится лишь неразборчивый шепот, затем отдельные слова, произнесенные во весь голос, иногда слова на разных языках: если галлюцинант владеет ими. Голоса слышатся днем и ночью, постоянно, они идут отовсюду: с земли, от стен, с потолка, пола, из камина. Они преследуют больного и на улице, он оборачивается всякий раз, но никого не находит.

В некоторых случаях больной замечает, и с удивлением об этом рассказывает, что все его мысли немедленно и повсеместно читаются и повторяются звучащим эхом: «Все, что я думаю, я тут же слышу, у меня отбирают, крадут мои мысли.» Больная, которую мы сегодня увидим, говорила мне: «Я слышу свою мысль в отдалении, как эхо». Другой, которого мы также с вами посмотрим, написал брату, чтобы тот поместил его в какую-нибудь другую лечебницу, но настоятельно просил, чтоб тот сам выбрал новое место и не сообщал его больному, потому что если он будет знать его, то и его преследователи, держащие его в «состоянии гипноза» и владеющие его мыслями, тут же все узнают; но если он ничего не будет знать, они потеряют его след. Его переживания дают нам представление о моральных муках, в которых вынуждены жить несчастные галлюцинанты.

Когда болезнь прогрессирует, корковые центры больного полностью эмансипируются: отдельные слова, фразы, монологи возникают в них вне всякой связи с течением мысли больного, который, думая о своем, постоянно «перебивается» своими недругами и вынужден отвечать им: устанавливается своего рода диалог между ним самим, представленным его лобными долями, и «партнером», расположенным в корковом центре слуха, наступает своего рода раздвоение личности. Позднее автономия галлюцинирующих центров становится всеобъемлющей, они начинают действовать во вполне автоматическом Режиме и больной уже как посторонний присутствует при разговорах, которые (он в этом ни минуты не сомневается) ведутся на его Счет и к его издержкам. В них присутствует обвинитель, затем появляется защитник больного: один голос его оскорбляет, другой поддерживает; наконец, как в античной трагедии, появляется третья группа персонажей: хор, народ, выносящий суждение по ходу всего услышанного. Если оскорбление, наносимое больному, особенно остроумно и каверзно, хор смеется и издевается над больным, если же оно выходит за рамки приличий, он находит его чрезмерным и одобряет защитника, который в это время особенно активен. Одна из таких несчастных больных, уже в течение 15 лет посещающая мою амбулаторию, всегда водит за собой подобную «труппу» и часто смеясь пересказывает мне, что в ней говорится. Однажды она пришла ко мне грустнее. обычного и поведала, что накануне, когда защитник сурово отчитывал ее врагов за злокозненность их речей, она зашлась в приступе кашля и сплюнула. Тут же она услышала адвоката, который сказал ей злым голосом: «Свинья, ты же мне в лицо харкнула!» — и начиная с этого момента, прекратил выступать в ее защиту.

Нам остается изучить еще один курьезный галлюцинаторный феномен, который наблюдается иногда в практике. Галлюцинации поражают обычно равномерно обе половины каждого из органов чувств: галлюцинант, как и нормальный человек, слышит «голоса» обоими ушами, видит зрительные галлюцинации обоими глазами, воспринимает, короче говоря, воображаемое обоими парными органами. В некоторых же случаях, как это свидетельствовали уже Calmeil, Moreau, Michea и другие, галлюцинации возникают с одной стороны, воздействуют на одну из сторон воспринимающего устройства. Больной чувствует, что на него воздействуют через один глаз или ухо или одну половину тела. То, что мы знаем уже о чувствительных центрах коры головного мозга, хорошо объясняет этот феномен: преобладающее возбуждение той или иной области предопределяет локальный характер возникающего расстройства. Одна из больных дала нам оригинальное объяснение подобных односторонних галлюцинаций. Ее враг, говорила она, держит в руке вогнутое зеркало, в котором видит ее отражение. Он всовывает ей в ухо в этом отражении трубку и больная именно им начинает слышать.

В других, более редких, случаях галлюцинации двусторонни, но содержание их различно в зависимости от стороны, на которой они возникают. Правое ухо, например, слышит приятные речи, левое — брань и оскорбления. Этот феномен дает еще одно подтверждение теории двойного представительства в полушариях и функциональной независимости каждого из них. То что нам дает в столь законченном и наглядном виде клиника, может быть, как вы знаете, воспроизведено экспериментально у истериков в определенных фазах гипнотического воздействия. Среди многих свидетельств такого рода я приведу в качестве примера опыты Charcot в больнице Salpetriere, подробно изложенные в книге Paul Richter, а также те, которые г. Dumontpallier имел любезность провести над одной из моих больных в ходе лекции, читанной мной в больнице Св. Анны. Введя больную в состояние сомнамбулизма, он сказал ей на правое ухо, что погода прекрасна и светит солнце; в это же время другой человек слева говорил, что идет дождь. На правой половине лица больной обозначилась улыбка, в то время как на левой опустился угол рта, свидетельствовавший о недовольстве больной, вызванном известием о плохой погоде.

Надо не упускать из виду и то, что галлюцинации как проявление хронического бреда всегда отвечают содержанию бредовых идей; вначале они, вместе с этими идеями, тягостны для больного, затем, также в соответствии с бредом, приобретают положительный характер.

Если у больных с хроническим бредом имеют место двухсторонние галлюцинации с полярно-противоположным латеральным содержанием, то вначале появляются галлюцинации неприятного для больного свойства и происходит это лишь на одной из сторон. У больного, чью историю я описал в посвященной этому вопросу работе, они слышались справа и в течение всего второго периода были очень частыми и активными; однако в третьем периоде, при мегаломанической трансформации бреда и изменении его аффективной окраски, галлюцинации начали возникать и на левой стороне и имели здесь приятное для больного свойство. Теперь эти галлюцинации делались, в свою очередь, все более частыми, а неприятные, слышащиеся слева, постепенно стихали.

Слуховые галлюцинации, «голоса», как говорят больные, всегда присутствуют при хроническом бреде, это один из наиболее важных его симптомов, но если галлюцинации слуха при этом заболевании постоянны, то они не являются единственными. Достаточно часто наблюдаются и галлюцинации вкуса и обоняния: больные говорят об отравлении, неприятном вкусе во рту, наркотиках, которые им подсыпают в твердую и жидкую пищу; одна из больных, с которой мы будем еще иметь возможность познакомиться, говорит о добавляемой ей в суп сперме. То же можно сказать и о всякого рода отравленных запахах, серной вони, различных ядах, которые на больных «насылают» по воздуху.

Следующее наблюдение представит нам больную, лишенную стигм наследственного вырождения, с развитым, несмотря на отсутствие образования, интеллектом, которая, пройдя период инкубации с бредовыми интерпретациями, вступила десять лет назад во второй этап заболевания; обманы чувств состояли у нее вначале в короткой ругани, затем — развернутых монологах; наконец, подобно движению маятника, всякая мысль ее, сопровождающая тот или иной поступок, начала вызывать у нее галлюцинаторное отражение: «они стали обсуждать все, что я делаю». Далее присоединились галлюцинации обоняния. Она поняла, почему ее преследуют, и обратившись к прошлому, нашла в нем те «факты», которым прежде не придавала значения. Заметим особо, какую большую роль во всей жизни больной играют ее бредовые переживания, как они определяют все ее поведение: она дважды подавала жалобы в комиссариат полиции, 12 раз за 5 лет переезжала с место на место, угрожала своим «преследователям» револьвером и уже перешла к актам физического насилия.

Набл.1. Период инкубации с бредовыми интерпретациями; период преследования; прогрессирующее развитие галлюцинаторных расстройств: оскорбления, монологи, эхо мысли.

Г-жа Rob… 50 лет. Отец ее — достойный крестьянин, хорошего здоровья, трезвенник, умер молодым в 1841г от случайной причины. Вскоре после этого мать больной снова вышла замуж. Живя в сельской местности, больная пасла коз, детство ее знало мало радостей. Период с 15 до 17 лет она провела в монастыре, откуда ушла, когда освоила ремесло белошвейки. Она нигде не училась, но всегда была умна, деятельна, экономна, у нее хорошие руки. В 19 лет ее выдали против воли замуж за некоего С…. Она подверглась дурному обращению со стороны родни мужа, тот не захотел жить отдельно, и больная его оставила.

Жизнь ее оставалась трудной до 1863г — пока она не познакомилась с г. В…, с которым сошлась для совместной жизни. Хозяйство их велось самым примерным образом, оба работали с утра до ночи и воспитали сына, также добросовестного труженика. Она всегда была очень «гордой» женщиной, не любила болтать с соседками. Ее самым большим недостатком была чрезмерная ревность. Так, в 1876г она устроила мужу бурную сцену после того, как тот «пофлиртовал» с одной из работниц, живущих по соседству. Начиная с 1873г, они 12 раз переезжали, не задерживаясь в некоторых местах и двух-трех месяцев. Консьержки будто бы везде смеялись над ней, устраивали ей всяческие пакости.

В 1874г к ним в дом зашел некий незнакомец, визит которого сильно ее встревожил. Ревность ее с той поры усилилась. Ее муж не мог уже и взглянуть в сторону какой-либо женщины, чтоб не получить вслед за тем выговор: он будто бы «даже домой водил женщин». Она затевала вздорные объяснения с консьержкой и однажды разбила бутылку и растоптала цветы, которые ей преподнес один из соседей. Соседи будто бы презирали ее за двусмысленное положение и косо на нее смотрели. В 1875г ее обозвали «грязью».

На новом месте (1877-78гг) соседи начали поносить ее в открытую, называли «ханжой, коровой, ослицей» и т. д., они «плевали на ее платье, швыряли сверху содержимое ночных горшков». В период с 1879 по 1884г она уже прекрасно видела, что все считают ее «шлюхой», издеваются над ней. Такое положение почти не менялось до 1885г, но с этого времени преследование стало особенно явным. Ей делали всяческие гадости: консьержка отключала воду, когда она хотела стирать; из-под ее кур крали яйца; в какой бы магазин она ни входила, всюду к ее приходу поднимали цены и ей приходилось платить за все дороже. Консьержка в ее отсутствие проникала к ней в комнату и рылась в ее вещах. В это время она стала запираться на железный брус: чтобы чувствовать себя в большей безопасности. Когда она выходила из дома, то видела, как люди собираются и сплетничают на ее счет. За ней шли на улицах, ее нарочно толкали — особенно возле сточных отверстий. Ее оскорбляли, говорили ей: «Воровка, шлюха, спишь со своим сыном» и т. д..

В своем предпоследнем месте жительства (1886-87гг) она подверглась преследованию «сверх всякой меры». Старьевщик специально поджидал ее на улице и «издавал странные звуки, как ненормальный»; какие-то люди забегали вперед нее, когда она делала покупки, и заставляли ее платить втридорога; из соседнего погреба на нее пытались напустить газ; оскорбления сыпались на нее со всех сторон на улице и под ее окнами: «А, ты еще недостаточно мучилась, это будет для тебя новый 93-ий, нам нужна твоя шкура!»

Вначале она считала, что эта травля имеет целью ее одну, но в 1887г поняла, что хотят погубить всю семью: ее, мужа и сына. В июне она настояла на том, чтобы муж обратился с жалобой в комиссариат полиции. Она пошла туда сама и по дороге, в одном из нищих итальянцев, признала С…, своего первого мужа: это он объединился со своим зятем М…, чтобы извести ее преследованиями. Этот М… — будто бы комиссар полиции (действительно, один из парижских комиссаров полиции носит такую же фамилию), он поставил на ноги всех полицейских города, чтоб те ходили за ней по пятам, уморили ее голодом, застали лежащей с сыном. Начиная с этого времени, она отказывается выходить на улицу. •За ней продолжают следить и дома, ее оскорбляют через дыры в стенах, в ее окнах режут стекла: чтоб лучше наблюдать за нею. Перед их домом расположен монастырь, куда по утрам приходят за тарелкой супа нищие: это не нищие, а служащие полиции, переодевшиеся, чтобы было удобней держать ее в поле зрения. В июле она снова переезжает. После нескольких дней спокойствия она узнает в окружающих всех тех, кто преследовал ее на прежнем месте. Уличные певцы, ходящие к ним во двор, это переодетые агенты, она слышит в их песнях угрозы и брань в свой адрес. Соседи и здесь оскорбляют ее, обозвали «старой печкой», - ни следят за самыми незначительными ее поступками: стоит ей встать утром, как уже слышится: «Гляди, писает, одевает штаны» и т. д.. Сосед ошибся дверью — она в гневе, уверена, что он тоже шпион. Движимая злобой в отношении соседей, она грозит им принадлежащим ей револьвером.

Она обила свою комнату, стены и окна — всяким старьем, простынями, юбками, бумагой. В этом лишенном света жилище муж ищет уголок у окна, где можно было бы читать. Больная наблюдает за ним и, когда он уходит, глядит в окно, замечает в доме напротив молодую женщину, которую прежде где-то видела. Она обдумывает в течение нескольких дней свое открытие, узнает в окне той женщины прикроватный коврик, который когда-то вышивала, принимает ее за работницу, за которой муж в 1871г ухаживал. Ей за несколько дней до этого показали ребенка, который очень на него похож, это его дочь, та женщина — его жена, они уже 16 лет как женаты; она вспомнила и день, когда это произошло: В… отлучился тогда под предлогом, что приглашен на крестины. Она все теперь поняла: эта женщина и ее банда уже в течение 16-ти лет преследует ее, пыталась несколько раз отравить, но она оказалась сильнее, перенесла все и это тоже.

В сентябре муж присутствует на похоронах одного из своих начальников. Она не верит ему: он хочет от нее избавиться. Возвратившись, он находит дома разбросанные повсюду обрывки книг и лоскуты его одежды: она сорвала с мундира погоны и, лишив его таким образом звания, порвала мундир в клочья. Врач, который посетил ее после этого, переодетый враг, он совершил подлог, сам подписал себе диплом доктора.

Отведенная сыном в комиссариат, она решает, что и сын является членом банды: та самая женщина, которую она видела в окне, использовала всех «парижских кокоток», чтоб развратить его, после этого он стал не способен сопротивляться, во всем им подчиняется. Она говорит с ним в самых презрительных выражениях.

В больнице она неоднократно отказывается встречаться с мужем и сыном, а если принимает их визиты, то только для того, чтоб осыпать их бранью. На следующий день после поступления она решает, что ее хотят отравить, и отказывается от пищи4 постоянно мрачная, сидит в углу и часто плачет. Затем, через несколько дней, состояние ее меняется, она делается агрессивна, говорит, что все, что против нее делается, ни к чему не приведет; здесь врачи будто бы хотят свести ее с ума и она требует перевода в тюрьму Сен-Лазар: чтобы укрыться в ней от мужа.

24 октября.— Врачи строят против нее козни. Маятник, качаясь, повторяет имена С… и В…: для того, чтоб отравить ей существование. Ей дали простыни, в которых лежал эпилептик: чтоб она тоже заболела этой болезнью; сестра, опекающая больную, вынуждена предоставить ей выбор белья при его смене. Она враждебна ко всем больным отделения: их будто бы подложили сюда, чтоб всячески ее провоцировать.

6 ноября.— Беседа с мужем, в ходе которой она гневно напоминает ему все, что за 16 лет для него сделала, и обвиняет его в своих несчастьях. Когда-то она платила за квартиру на 100 франков больше, чем следовало: эти деньги шли на оплату жилья той женщины; он брал у нее драгоценности — тоже для нее; соседи заимствовали у нее рубашки, юбки — все для нее же. Несчастный муж отрицает эти странные версии столь отдаленных событий — она бьет его кулаками. «Этот человек на все способен, — говорит она.— Если б я не попала сюда, он бы заколол меня кинжалом. Вот уже 17 лет, как он пытается отравить меня» и т. д.. «Тебе пора на виселицу!"— кричит она сыну. Свидание заканчивается — она выхватывает у мужа зонтик и ломает его на части: она давно уже намеревалась сделать это, но не хотела, чтобы это случилось на людях: «чтоб не подумали, что я спятила .