«Сегодняшние книги — это завтрашние дела»

«Без навязчивых идей книг вообще не пишут»

(Г. Гессе, 1984)

«Знание собственного неведения — есть определяющий признак всякого подлинного знания»

(С. Л. Франк, «Непостижимое», Париж, 1939)

«Познавать — значит видеть вещи, но и видеть как они погружены в абсолютное»

(Гусейн аль-Галлаж, 910 г, казнённый арабский мистик, цит. по С. Л. Франку)

«Увидеть невидимое — мечта современной науки»

(В. И. Рыдник, 1981)

«Всякая вера — есть вера в невидимое»

(В. С. Соловьев, 1901)

«Там, где кончается разум — начинается вера»

(Б. Нахман, раввин, 1770—1811)

«Научный дух — дух, помогающий вести исследование, не имея впереди непосредственной утилитарной цели»

(А. Эйнштейн)

«Истина очень часто бессловесна»

(Л. Шестов, «Апофеоз беспочвенности», 1991)

Предлагаемая книга является попыткой научно, т. е. «упорядочение воспринять» (М. О. Гершензон, «Тройственный образ совершенства», Томск, 1994) проблемы биологической психиатрии с позиций вирусогенетической концепции Л. А. Зильбера (1975). Еще в 1946 г. он назвал рак смертельным несчастьем человечества. Безумие обычно несчастье пожизненное, неизбывное, психохирургически не удаляемое, но с середины XX века получившее психофармакологическую коррекцию. Монография написана патологоанатомом, 50 лет изучавшим патологию мозга и принадлежащим к школе П. Е. Снесарева.

Не требует доказательства, что психические болезни наследуются. А вот природа наследуемого лежит вне поля зрения генетиков, их устраивает само понятие ген. Но вирус — это мобильный генетический элемент. Так резюмирует суть дела современная «Молекулярная биология клетки» (Б. Апьбертс и др., 1994, с.314). Главной целью науки является объяснение, т. е. сведение непривычного к привычному, знакомому (П. Бриджимен, 1928, цит. по Е. Н. Никитину, 1970). Подчеркнем, что наш опыт прозектора-психиатра, а не только нейро-морфолога, позволяет быть на стыке клинической и биологической психиатрии. Поэтому ракурс подхода не столько описательный, сколько сопоставительный. Обобщению подлежат как данные патологической анатомии мозга, так и личный опыт изучения энцефалитов и, в основном, достижения современной психовирусологии и нейрогенетики. Основной предмет патологии мозга при психических болезнях — это анализ энцефалопатий при шизофрении и первой среди них — токсической, которая является главной составляющей у пациентов психиатрических больниц.

Свою первую задачу автор видит в том, чтобы пересмотреть мысленно все картины патологической анатомии мозга, которые могли бы указать на вирусный генез процесса. Это прежде всего происхождение кариоцитолиза нейронов и переоценка спонгиозной энцефалопатии, которая считается верным признаком вирусного заболевания мозга. Как стало теперь ясным, привлечение электронной микроскопии к исследованию цитопатологии мозга умерших людей (в отличие от зараженных животных) является лишь пробным шаром вирусологического исследования. Даже иммуноморфологическое изучение не сможет разрешить проблемы эндогенных, наследуемых, неканонических вирусов (К. Гайдушек, 1989), как первой части тандема Л. А. Зильбера. Необходима теория и методика молекулярной вирусологии и генетики, чтобы понятие вирусогенетическое заболевание обрело смысл. Теоретическое переосмысление нами предпринято, а привлечение генной инженерии — предстоит. Иной путь пока не просматривается: обнаружить геном — невирулентного вируса можно лишь исходя из современных представлений об особенностях их пограничной жизнедеятельности.

Геном определяет обмен веществ и в клетке, и в ткани, и в органе, и в системах организма, но не в безвоздушном пространстве молекулярного микроокружения. ДНК находят в костях и через 80 лет после смерти, и даже у ископаемых динозавров. Однако, восстановить жизнедеятельность молекул ДНК возможно только в окружении белков (ферментов). Отсюда важность глубокого замечания В. П. Эфроимсона (1978) об ограниченном поле действия гена, высказанном им в книге по генетике шизофрении. Наследство требующее глубокого

анализа. Попытка воссоединить психовирусологию и генетику принадлежит английскому психиатру Т. Кроу (1987). Речь идет о гипотезе ретровирустранспозоне при шизофрении. Однако эта система обнаружена у насекомых, и растений. Такое многообразное распространение вряд ли значимо этиологически. Не пытаясь разрешить проблему этиологии в ее узком медицинском аспекте, мы строим свои подходы на более широкой основе.

Ныне основная масса фактов в области психовирусологии принадлежит иммунологам: выявление тех или иных вирусных АГ и AT в крови, ликворе и значительно реже в ткани мозга. Однако иммуногенетические исследования пока отсутствуют (В. П. Эфроимсон, 1971). За время своей жизни в науке автор по меньшей мере дважды счастливо избежал модных течений в исследованиях мозга. В начале 60-х гг. это было повальное увлечение ретикулярной формацией (наиболее ретивые прозелиты пытались даже видеть в ней «ложе интеллекта»). Для нас всегда это новая кора, где располагается «колыбель» и разума и безумия, — тривиально? Для модников ретикулярная формация — исток любой патологии.

В 70-е гг. слово в слово повторилась мода с лимбической корой, которая господствует в науке уже более 20 лет. Часто законодателем научной моды является Бетезда (как Париж для одежды). Так в «кладбищенской» теме гистопатологии шизофрении «высоты» захватила дезинтеграция нейронов гиппокампа, но ведь это воистину тривиально для старой коры. Тогда на подмогу приходит лукавая цифирь: доказать то, что и так очевидно. Квантификаторы считают, что им уже думать не надо, — компьютер нарисует кривую и точка, размышлять не требуется (так, однажды, на суде, ссылаясь на КТ-данные, некая психиатресса высказалась: «Так ведь машина показала, что больной был слабоумным», — речь шла о наследстве).

В науке дело диктует методика, что и рождает последователей, научную моду. Убежден, что молекулярная психогенетика и психовирусология — это всерьез и надолго, потому что наука вышла на магистральный путь молекулярно-генетической патологии. Тут решение всех и всяческих загадок болезни и клеток, и организма, и его симбионтов. Можно не сомневаться, что это станет модой, когда методики станут более доступными. К сожалению, вряд ли это по силам «кустарям-одиночкам без мотора», — наступило время групп исследователей. В качестве тупикового пути нужно обратить внимание на бесчисленные приставки «эргический» (дофаминэргический, пептид-Э, адрен-Э, серотонин-Э, холин-Э, ГАМК-Э, глютамат-Э, моноамин-Э, АХ-Э, ВР-Э и т. д. и т. п.). Важно помнить, что геном дислоцирован в хромосомах, а они в ядре клетки, которое, как считают некоторые, — вращается, (например, В. Я. Бродский, 1965). Видимо это нужно для интенсификации метаболизма, как и деспирализация хромосом в интерфазном ядре нейрона. Отсюда и задача нейроморфологии: визуализировать то, что сегодня кажется непостижимым. Например охарактеризовать гетерохроматин ядра нейрона. Задача для электронной кариологии и цитохимии. Стереотипно повторять, что мозг недоступен генетикам — это штамп, — надо обратиться к переживающему мертвому мозгу. Только для этого надо поставить вскрытие на уровень эксперимента.

Данная работа стала возможной благодаря творческой атмосфере коллектива Института психиатрии РАМН, собранного проникновенным опытом знания людей А. В. Снежневским. Дух его школы поддерживается его преемниками и учениками, что и заставило искать ту крупицу истины, которая пока безмолвна. Автор выражает свою глубокую благодарность научному редактору и консультанту, автору книг, по которым получены основы понимания медленных инфекций нервной системы — академику РАЕН, профессору В. А. Зуеву. Благодарен также Московскому обществу патологоанатомов за апробацию различных этапов работы. Представляемая работа была обсуждена в Институте биологии гена РАН, в лаборатории нейрогенетики члена-корреспондента РАН, профессора Л. И. Корочкина.

Надеюсь, как говорил М. Вебер (1990), что разнородные специалисты не обнаружат в исследовании никаких принципиальных, фактических неправильностей. Несмотря на все связанные с этим сомнения, автор вынужден привлекать материал, выходящий за рамки его непосредственной специальности. И все же в океане информации возможны и упущения, — буду рад любым уточнениям.

Свою многолетнюю работу адресую прежде всего моим коллегам (и оппонентам) психиатрам потому, что как показывает история биологической психиатрии, главные достижения в ней принадлежат клиницистам. Ныне многообразие и сложность молекулярно-биологического исследования одним энтузиазмом решить невозможно, — нужны группы разных специалистов. Существуют данные, что около полумиллиарда жителей Земли страдает психическими заболеваниями. Их судьбой более всего интересуются именно психиатры, порой даже больше, чем родные. Приведу пример из личного опыта. Так, когда танковая орда Гудериана рвалась по Старо-Воронежскому шоссе к Сталиногорску (ныне Новомосковск), она прошла мимо Тульской психбольницы (Петелино). Тогда в ее корпусах были открыты двери и сознательные больные разбежались. Остались беспомощные. Их кормили мороженой картошкой и свеклой с полей те, кто годами их объедал и обирал — младший персонал. Единственный оставшийся народный врач Богуслав Фаддеевич (Тадеушевич) Бернгардт пытался лечить оставшихся подручными средствами (заслужить признательность душевнобольных психиатру значительно труднее, чем хирургам).

Но не лукава ли эта цифра в полмиллиарда, если 86 % больных шизофренией относятся к т. н. внебольничной, т. е. никогда в психбольницах не лечившихся (В. С. Ястребов, 1988). Тут именно клиника остается ведущим звеном любой поисковой работы. Что же касается других категорий читателей, не профессиональных психиатров, то скажем, что даже презренная с лысенковских времен мушка дрозофила не свободна от вирусов. Так что поле для аналогий в животном мире — безбрежно.