Шиллер в статьях по эстетике в дифференцировке «наивного» и «сентиментального» поэтического творчества, «влечения к содержанию» и «влечения к форме», интуитивно, создав точные понятия, установил множество черт, которые отделяют друг от друга цикло-тимические и шизотимические темпераменты. В общем биологическое исследование дает блестящее подтверждение его астетическим анализам, которые в известных отдельных пунктах, например при группировке комического (где у Шиллера, как шизотимика, отсутствует полное чувство), нуждаются в исправлении. Помимо того, мы не так охотно берем в качестве примеров особо выдающихся людей, ибо крупные гении, как, например, Гёте, Шекспир или Руссо, биологически являются очень сложными конституциональными сочетаниями и синтезами, которые по своей конституциональной чистоте уступают многим небольшим талантам.

Чтобы характеризовать основную группу шизотимических поэтических темпераментов, мы назовем следующие имена: Шиллер, Кернер, Уланд, Тассо, Гёльдерлин, Новалис, Платен.

Это главным образом группы патетиков, романтиков, художников формы и стиля с общей тенденцией к идеалистическому по форме и содержанию.

Строение тела названных художников ясно обнаруживает их шизотимическую природу. Все они стройны, тонки и худы. Красивые угловые профили можно видеть у Улан да, Тассо, Новалиса и Платена. Кернер на неидеализированных портретах обнаруживает совершенно астенический habitus, с длинным носом и гипопластическим узким подбородком. Высокая, худая фигура Шиллера с чрезмерно длинными конечностями, нежной кожей, овальным лицом, с очень высокой средней частью лица и подбородка, с длинным острым носом всем известна.

Гёрдерлин и, вероятно, Тассо страдали шизофреническими психозами. Платен имел извращенные влечения и был шизоидным психопатом.

Шиллер и Новалис умерли от туберкулеза, о конституциональных взаимоотношениях которого с шизофреническим кругом мы уже говорили раньше.

Патетики представляют собой активные натуры с сильным темпераментом и влечениями, между тем как романтики среди шизотимиков объединяют нежных, женственных, далеко стоящих от мира людей. Трагический пафос — борьба аутистической души против реальной действительности. Подробно об этом мы говорили в главах о шизоидных личностях. Пафос и нежная мечтательность, внешне совершенно противоположные, тесно связаны между собой в индивидуально-психологическом отношении. Героическое и идиллическое являются шизотимическими настроениями, дополняющими друг друга. Средние тона, спокойное наслаждение жизнью и предоставление пользоваться ею у гиперэстетических шизотимиков отсутствуют. Героическое, а также идиллическое — крайние, эксцентричные настроения, среди которых аффект перескакивает в альтернативное стремление. Шизотимическая психика, истощенная пафосом героической борьбой, неожиданно впадает в потребность абсолютного контраста, слезливую нежность и мечтательно-идиллическое спокойствие В темпераменте Шиллера, который отличался стойкостью громадной энергией, храбростью, сквозь героические черты проглядывает нежность. Нет крупных драматических государственных актов без нескольких мечтательных сцен любви, которые никогда не носят характера наивной чувственности, как у циклотимиков, но постоянно отличаются сентиментальной эксцентричностью. В этих героических интермиссиях имеется также типичная окраска настроения независимо от того, под каким заголовком они написаны. Или же, например, в лирике Шиллера, где в идеалистических апофеозах мы, к нашему удивлению, видим Геракла как пастуха у Руссо, стерегущего овец и плетущего венки из цветов у источника.

Рис. 28. Торквато Тассо. Гравюра П. Карони по рис. Лонги. (Из «Истории мировой литературы» Шерра.)

У Руссо патетические и идиллические элементы настроения находятся в равновесии. Но и там, где идиллическое романтически-нежное стремление к уединению преобладает, как у Гёрдерлина, мы слышим сдержанный пафос; мало того, звучит даже бурная трагическая страсть героического юноши Гипериона.

Героическое и идиллическое в психэстетической шкале темпераментов также тесно переплетены между собой, как реалистическое и юмористическое в диатетических пропорциях.

Как у циклотимиков преобладает широкая объективность в прозаическом рассказе, так у шизотимиков решительно доминируют лирическое и драматическое. Это необычайно важная черта, которая характеризует произведения обеих групп поэтов с объективностью документа или естественнонаучного эксперимента. У циклотимиков — объективность, растворение в мире объектов. Сам поэт в автобиографиях изображается, как предмет среди предметов, спокойно улыбающимся с той же объективностью, с теми же видоизменениями в пространстве, как и остальное. У шизотимика аутистический контраст: здесь — «я», там — внешний мир. «Я» как лирически мечтающее, занятое самим собой или анализом своих собственных чувствований и «я» в антитезе, как трагический герой в конфликте с окружающим миром, жалким, искаженным, враждебным и дурным, или побеждая, или погибая, — среднего, которое выбирает циклотимик, — нет. Рассказы шизотимика никогда не бывают объективными, они пропитаны лиризмом (Гиперион и Генрих из Офтердингена), богаты чувствами и описаниями природы, но бедны людьми и действиями. Или они антитэтичны, трагичны, загадочны, патетически бичующи, как у Стриндберга, Толстого, ярко натуралистичны или с намеками на экспрессионизм.

Трагические драматурги без шизотимических компонентов личности немыслимы. Значительные немецкие драматурги наряду с Шиллером. Грильпарцер, Геббель, Клейст, Отто Людвиг, Граббе — имеют в своей личности эти шизотимические черты как преобладающие факторы; у Грильпарцера, Геббеля, Людвига и Граббе строение тела также совершенно определенное и своеобразно дифференцированное; почти гипопластическое, детское лицо Клейста дает указания в этом же смысле. У Геббеля, у Клейста и особенно ясно у Шиллера (кроме, пожалуй, Валленштейна) мы находим никогда вполне не исчезающее стремление более слабые юмористически-конституциональные компоненты использовать для художественного усиления драматически патетического действия. В записках и письмах Шиллера по поводу Валленштейна данная проблема психологически ясно выявляется в осознанном характере этого писателя. Между тем Шиллер в своих позднейших произведениях также сознательно был склонен к греко-французским тенденциям чисто шизотимической стилизованной трагедии при строгом выключении реалистически-юмористического.

Эта глубоко обусловленная биологически дилемма не получила до сих пор вполне удовлетворительного разрешения. Как только циклотимический, реалистично-юмористический элемент, как у Шекспира, становится сильным самостоятельным фактом, так он угрожает строгое построение трагедии превратить в нечто бесформенное; напротив, при полном его исключении по типу великих французских трагедий драма начинает застывать в своего рода математике чувств, с твердыми формулами, типами и диалектическими антитезами. Трудные вопросы эстетики становятся ясными, если можно к ним приложить биологический критерий. Юмористическое и патетическое — чуждые друг другу конституциональные элементы, которые с трудом сочетаются между собой. Этим объясняется и тот факт, что в драматических произведениях всех культурных народов лучше процветает трагедия, чем комедия высокого стиля, что комедия эмпирически всегда является скромным побочным влечением драматического, несмотря на то что она теоретиками уже издавна считалась высшим совершенством поэтического искусства и всюду была предметом поисков и желаний. Циклотимику свойствен юмор, но он не понимает драматизма; у шизотимика есть драматический пафос и чувство формы, но зато нет юмора.

Наряду с патетическим мы назвали романтическое как важнейший тип художественного стиля шизотимиков. Романтическое имеет для нас совершенно точный смысл, который отличается от расплывчатого традиционного значения этого слова или включает в себя лишь главную часть его. Патетик — аутист, ведущий борьбу. Романтик в нашем смысле — аутист, который без борьбы уходит в мир фантазии. Различные вещи, которые в литературном отношении отличаются друг от друга, психологически почти равноценны. Гёрдерлин уходит в благородную чистоту стиля Древней Греции; Тассо и Новалис — в мистический, благоговейный мрак христианского средневековья; Руссо — в буколистическую тишину мнимой природы и мнимого первобытного человека; другие предаются сказочной фантазии. Одних называют классиками, других — романтиками в обычном смысле, третьих — буколиками и идилликами. Если мы подойдем к соответственным художественным личностям с точки зрения индивидуальной психологии, то они окажутся по своим шизотимическим качествам совершенно сходны друг с другом. Это — особенно нежные гиперэстетики с незначительными стеническими качествами и незначительной импульсивной силой. Мы подробно анализировали в прежних главах их психологический механизм: постоянная уязвимость, отчужденность от действительности и внешнего мира, мечтательное бегство в среду, которая не причиняет боли, и расцвет, подобно тепличному растению, чуждого действительности внутреннего мира грез и желаний. В характерологическом отношении интересно видеть, как резко выраженные шизотимические романтики Новалис и Гёрдерлин мечтательно чтут шизотимика Шиллера с совершенно иным складом, между тем как личности со многими конституциональными сочетаниями группы Тика—Шиллера отдают предпочтение сложным художественным натурам Гёте и Шекспира.

Обычно слово «романтика» имеет еще значение, которое мы не хотим игнорировать. Оно означает понимание истинно народного, народных песен, самобытного и исторически завершенного. Здесь от романтического идут широкие переходы к циклотимической стороне, к чувственно конкретному, эмпирическому и юмористическому. Уже у Уланда и Эйхендорфа, преимущественно шизотимических романтиков, эта сторона ясно выступает. Но своеобразно благоприятное сочетание фантастически нежного и народно-юмористического мы находим у родственных темпераментов Мёрике и Морица Швинда (а также у Кернера). У всех трех и в строении тела проглядывает пикнический компонент. Эти диатетически психэстетические конституциональные сочетания гармоничнее сливаются в склонность к сказкам Швинда и Мёрике, чем соединение юмора с пафосом, которое, не касаясь немногих счастливых исключений, всегда является ломким.

Это можно сказать о содержании; что же касается художественных форм шизотимиков, то шизотимический стиль вращается, как мы раньше видели, между двумя полярными противоположностями: изящным, сдержанным чувством стиля и рифмованным формализмом и небрежностью, неряшливостью, даже грубой неэстетичностью, циничным пренебрежением и совершенным игнорированием всякого чувства формы и приличия. Или же он неожиданно переходит от напыщенной торжественности к пошлой банальности. Если у циклотимика всегда отмечается недостаток в форме, то шизотимик или виртуоз формы, или впадает в грубую бесформенность. То же самое и в частной жизни, где циклотимик любит приятное и уютное, между тем как чистый шизотимик имеет выбор только между джентльменом и бродягой.

Мы не станем подробнее останавливаться на шизотимическом игнорировании формы. Оно проявляется эпизодически в небольших революциях (новейших) художников, как «буря», «натиск», крикливо-патетическая, натуралистическая и экспрессионистская ненависть к формам. Она может закончиться, как у Граббе, саморазрушением или, как у поэта Ленца, шизофреническим психозом, наконец, как у Шиллера, она может остаться как стадия периода созревания: переходная стадия к аристократическим художественным формам. Именно на развитии Шиллера можно видеть, как радикальная ненависть к формам и классическая художественность в формах, будучи биологически тесно связанными, развиваются как фазы одной и той же личности. И Гёте в его шизотимических сторонах творчества, от «бури и натиска» к торжественному сдержанному тайному советнику и великолепному стилисту классику периода Ифигении и Тассо, обнаруживает аналогичные моменты развития, но у него период «бури и натиска» пропитан циклотимическими элементами в стиле Гёца фон Берлихингена.

Хорошим примером в современной литературе может служить Герхард Гауптман: сначала яркий натурализм, а затем, к общему удивлению, фантастическая романтика, красивая по форме и стиху. Нередко у шизотимиков и обратное развитие: бесчувственный формализм в период полового созревания, заканчивающийся позже ненавистью к формам. Автобиографические статьи Толстого изображают это характерное превращение. В более сильных степенях оно вызывается главным образом психотическими толчками или эквивалентами психоза. Юношеский период типичных циклотимиков не обнаруживает аналогичных резких контрастов, и даже маниакально-депрессивная смена фаз вызывает в художественном стиле лишь слабые текучие изменения настроения, так как выраженная депрессивная фаза благодаря меланхолической задержке вскоре прекращает художественную продуктивность.

Поэты мировой скорби представляют собой не чистых циклотимиков, а гиперастетичных шизоидов.

Шизотимический художественный формализм обнаруживается в умении строго систематически построить все художественное произведение, особенно у драматургов; в создании отдельных форм, в предпочтении звучных стихов, чистого ритма и изысканных выражений. Эта тенденция к формальному художественному языку проходит через все типы шиллеровского, гёрдерлинского и платенского склада. Мы в качестве примера особенно выделили Платена, так как шизотимическую красоту форм он выявляет почти в чистой культуре. Гёте, так говоря о Платене, характеризует отсутствие всякой циклотимической душевной теплоты: «У него отсутствует любовь; он так же мало любит читателей и других поэтов, как самого себя».

Другое проявление шизотимического искусства, которое отличается от стиля Гёрдерлина, выражающегося в чопорной торжественности, — стиль Уланда. Вращаясь между настроением романтизма и шиллеровского пафоса, он выработал художественную форму, вообще присущую шизотимикам: лирику, передающую насыщенное содержание настроения в коротких, несложных четверостишиях, которые звучат так же просто, как наивная народная песня. Это свойство родственно, пожалуй, дарованию известных шизотимиков к эпиграммам и остротам, а также их научной потребности к сильной концентрации.

У шизотимических поэтов среднего типа отдельные художественные красоты находятся в акустическом, в музыкальности речи, где они пышно расцветают; у циклотимиков художественная сила таится в оптическом, в пластической образности отдельного выражения и в сценичном изображении. Эту наивную оптическую предметность мы совершенно не находим у чистых шизотимиков. И их образные выражения могут быть очень богаты, но они выбираются с известной логической сознательностью, как у Шиллера, красочно, переплетаются между собой без стойкой сценической предметности., отличаются туманным символизмом и звучат, как у Гёрдерлина. Эти четкие различия стиля можно ощутить, если сравнить писателей — Лютера, Готфрида Келлера, Фрица Рейтера с Шиллером, Гёрдерлином, Платеном.

у менее одаренных в художественном отношении шизотимический формализм становится театральным актерством, педантической сухостью или проглядывающей всюду логической рефлексией.