Вторая лекция. Симптомы.

Господа!

Если дипсоманический приступ продолжается достаточно долго или повторяется достаточно часто для того, чтобы накопилась общая суммарная доза алкоголя, необходимая для возникновения алкогольного бреда, и последний развивается и вмешивается в течение болезни, то его симптомы не следует смешивать с основным заболеванием: такой бред является не проявлением болезни, а ее осложнением.

Trelat* в своей книге о люцидном (то есть, протекающем на фоне ясного сознания) помешательстве настаивал на разделении этих страданий. «Пьяница, писал он, это люди, напивающиеся, когда им представляется такая возможность, дипсоманы — больные, пьющие только во время приступа.» Иными словами, все х могут стать алкоголиками, но дипсоманами — только избранные.

Наиболее важная черта дипсомании — это, как мы сказали, ее течение в виде возвратных пароксизмальных приступов; после их окончания развивается глубокая астения, затем постепенно смягчающаяся; больные, возвращаясь к трезвенническому образу жизни,

глубоко сожалеют об эксцессах, которым предавались во время приступа.

Запою всегда предшествуют одни и те же продромы: прежде всего смутное чувство тоскливости, которую не могут развеять никакие занятия и развлечения; больные депремированы, деморализованы, они оставляют работу, на которой не могут больше сосредоточиться; их одолевают мрачные мысли, все вокруг них будто сразу изменилось; они предчувствуют какую-то беду, которая неминуемо должна случиться с ними; характер их портится; эмоции претерпевают разительные перемены: самые близкие люди становятся им безразличны. К этим явлениям присоединяются физиологические расстройства. Вначале — это утрата аппетита с предсердной тревогой, чувством сжатия под ложечкой и иногда — в горле, затем отвращение к твердой пище. Наконец, наступают нарушения общего чувства: больные жалуются на жжение в желудке, в глотке, их одолевает жажда, но не простое желание пить, а жажда особого рода — с непреодолимым влечением, тягой к употреблению возбуждающих и опьяняющих напитков.

Отныне ничто более их не удерживает: им любой ценой нужно раздобыть спиртное. Если у них нет на это денег, они не останавливаются ни перед чем, их не отвращают от себя самые постыдные поступки: кражи, проституция, само преступление — все средства хороши, чтоб обзавестись алкоголем. Здесь можно наблюдать отца, несущего в кабак последние сбережения семьи и не слушающего мольб жены, указывающей ему на детей, остающихся без хлеба; мать, забывающую свои обязанности, теряющую всякий стыд, отдающуюся за несколько стаканов водки или продающую дочь, как писали недавно английские газеты, занявшиеся подобным случаем.

Вот, впрочем, больная, которая сама расскажет, как это бывает.

Луиза В… 33-х лет. Наследственность ее отягощена: она дочь алкоголика, отец которого покончил с собой; мать была разумная женщина; брат больной умер в 5-летнем возрасте при явлениях водянки головы; один из двоюродных братьев страдает хроническим душевным заболеванием.

В 8 лет Луиза перенесла брюшной тиф, который оставил после себя Длительное состояние умственной тупости и полную утрату памяти на прошедшее: до такой степени, что она забыла все, что знала, и должна была заново учиться грамоте: навыки эти она освоила, впрочем, довольно быстро.

К 20 годам она уже страдала очерченными периодами тоски и неверия в свои силы. Она и тогда испытывала смутные болевые ощущения, тянущие боли в желудке, жаловалась на тяжесть в подложечной области. Эти явления усиливались в период месячных, но не сопровождались тогда дипсоманическими симптомами. Правда, и тогда уже она замечала, что небольшое количество сладкого вина снимало ее желудочные расстройства.

В 1873г, в 23 года, она вышла замуж. Муж, знавший ее много лет до женитьбы, был очень привязан к ней; она, со своей стороны, также испытывала к нему большое чувство. Первые признаки беременности еще более упрочили их союз — ничто, казалось, не могло нарушить спокойствия этого семейства, когда на третьем месяце беременности Луиза, без всякой видимой причины, начала вдруг тосковать: всякое общество, любое развлечение раздражало ее, житейские обязанности сделались ей в тягость, она искала одиночества, повсюду ее преследовало чувство тоски и усталости. В это время у нее появилось отвращение к твердой пище и возникла, напротив, неутолимая жажда, которую ничто не могло насытить, сопровождавшаяся сухостью в глотке. Чтобы погасить этот жар, она пила сначала мятные настои, затем вино, но поскольку жажда не проходила, решилась наконец выпить водки. Облегчение, которое она немедленно испытала, побудило ее пить дальше: эйфория, вызванная опьянением, сняла тягостное душевное состояние — она продолжала пить, опорожнила за короткое время полбутылки водки и окончательно опьянела.

После 15 дней нормального существования она вновь почувствовала тоску и безоглядно отдалась новому влечению — с теми же последствиями. Муж и остальное семейство связали ее состояние с «причудами» беременных, но применили затем все доступные им средства: упреки, советы, слежку — чтобы отвратить ее от столь непристойного увлечения. Она обещала им не пить и держала слово в течение месяца, затем — новая тоска и потребность в водке овладели ею с прежней силой, начали преследовать ее навязчивыми представлениями, которых она не в силах была отогнать от себя. После короткой борьбы, видя, что она готова сдаться, и желая избежать упреков, которые неминуемо ждали ее в этом случае, она ушла из дома, взяв с собой старую одежду, которую тут же за гроши продала кому-то. Потом купила водки и в гостиничном номере, одна, напилась до бесчувствия и повалилась на пол. На следующий день муж, всю ночь ее искавший, нашел ее здесь в перепачканной одежде, не вполне еще отошедшую от действия алкоголя. Он увел ее домой, удвоил здесь свою бдительность, но тщетно: подобные состояния повторялись у нее вплоть до родов — прошедших между тем в срок и без осложнений.

Едва оправившись от них, Луиза испытывает новый приступ тоски и безнадежности, сопровождающийся тем же чувством сжатия под ложечкой и сухостью в горле — за ним следует императивный позыв к пьянству. Сначала она сопротивляется, осознает, что, оказавшись на наклонной плоскости, неминуемо скатится к последней черте падения. Предупреждения такого рода сыплются на нее со всех сторон, ее держат теперь под неусыпным контролем, и все-таки она не справляется с собой: все ее усилия вновь направлены на удовлетворение неукротимого желания. Начиная с этого времени, приступы ее делаются все чаще, они возникают без какой-либо последовательности во времени, но все же чаще в периоды месячных. К водке прибавляется абсент, который не замедлил проявить свое специфическое действие в виде мышечных подергиваний и вертижей. Отчаявшаяся семья не может объяснить, что с ней происходит. Эта женщина, сдержанная и целомудренная в трезвых промежутках, теряет всякий стыд, едва начинает пить: за стакан водки она отдается первому встречному. Всякого рода притоны служат ей в такие дни прибежищем, здесь она общается с самыми опустившимися субъектами и с ними вместе, с проститутками злачных мест, участвует в постыдных оргиях. Когда у нее нет денег на водку, она доходит до того, что продает с себя одежду: полиция подбирает ее на улице, лежащей на земле едва ли не совершенно голой.

Когда проходит криз и к ней возвращается самообладание, она повергается в стыд и отчаяние от всего того, что совершила за время приступа, обещает никогда больше не поддаваться позорному влечению. Ее слова искренни, она покорно подчиняется всем действиям семьи, устанавливающей строгий надзор за ее поведением. Ее устраивают на работу в один торговый дом: в надежде, что окруженная весь день людьми, относящимися к ней с вниманием и заботой, она не сможет там пить и будет каждый день послушно возвращаться домой, где ее ждут муж и ребенок, но все меры такого рода безуспешны: когда возвращается прежнее состояние, она изобретает тысячи уловок, чтоб выпить первый стакан и тут же начинает пьянствовать. Этот самый первый стакан развеивает все ее прекрасные намерения, они уступают место утолению грубой животной страсти. Через некоторое время семья решает увезти ее к дяде, сельскому доктору. Она охотно соглашается с этим, полагая, что найдет у него надежную защиту. У дяди, действительно, приготовлено все, чтобы уберечь ее от возможных рецидивов: в ход идут убеждения, устрашение, сами меры физического стеснения, но снова все тщетно: едва начинается приступ, она, чтоб напиться, способна ввести в заблуждение любого стража. В какой-то момент, впрочем, у нее наступает здесь улучшение: три месяца проходят без срывов. Муж, считая, что она выздоровела, возвращается с ней в Париж, все поздравляют ее с излечением, но в первый же день после переезда она чувствует известный упадок сил и настроения, занимается хозяйством без интереса, проводит ночь без сна и уже на следующий день муж, возвратись домой, находит ее лежащей на полу, испачканную экскрементами, в состоянии тяжелейшего опьянения. Ее снова отправляют к дяде, но на этот раз без прежнего результата. Вернувшись в Париж, она возобновляет прежнее — так сказать, двуликое существование: то ведет себя как достойная всякого уважения супруга, любящая мужа и ребенка, то фатальным образом возвращается к самым отвратительным бесчинствам.

Однажды утром, в январе 1877г, она выходит из дома, не имея других намерений как пойти на работу; по дороге ее охватывает тяга к пьянству. Не имея при себе денег, она идет в ломбард, закладывает пальто и в течение двух Дней пропадает в трактирах. Дважды подбираемая полицейскими, она проводит ночи в участке — муж находит ее там во вторую ночь почти голой. Все ее Драгоценности и большая часть одежды перешли в качестве залога в ломбард, для оплаты ее эксцессов.

В мае того же года все повторяется сызнова. На этот раз она отсутствует 4 дня и все это время пьет абсент, ничего при этом не ест, заходит украдкой к торговцам винным товаром, торчит там, пока не закрываются лавки, ее выпроваживают оттуда последней. Она бродит затем всю ночь по улицам, караулит, когда откроется первый кабак, заказывает в нем свой любимый напиток, надеясь получить от него успокоение от сжигающей ее жажды. Вокруг ее имени Разгорается скандал, который приводит к ее задержанию. Когда муж встречается с ней в полиции, она снова почти раздета. Исчез даже корсет, который она оставила — не известно кому, как плату за выпивку. Пальто ее тоже в закладе: за два стакана абсента, выпитого в шесть часов утра на площади Сен-Сульпис. В другой раз, в конце июля, чувствуя приближение тоски, она, чтобы рассеяться и отвлечься, выходит на прогулку в сквер Батиньоль и нарочно берет с собой маленького сына: чтобы иметь больше сил бороться со своим недугом; несмотря на это, она пьет по дороге несколько стаканов вина и, дойдя до сквера уже в нетрезвом состоянии, доверяет ребенка пьянице, которого впервые здесь повстречала. Муж, не найдя ее дома, предпринимает безуспешный розыск; в одиннадцать вечера она возвращается в сопровождении другого рабочего, такого же, как и она, пьяного; этот человек привел ее домой силой: она, между тем, испугавшись, что по возвращении домой подвергнется дурному обращению, сама остановила его и упросила проводить до дома. На следующий день ее отводят к друзьям, которые полагают, что смогут уследить за ней, но с повторением приступа она ускользает и от них и отправляется пить в другой конец города, где ее в течение двух дней дважды арестовывают.

В настоящее время ее приступы оставляют после себя более глубокие и продолжительные последствия. Луиза пьет теперь до тех пор, пока не падает без чувств и движений; несколько часов кряду она находится в подобной прострации и остается потом пять или шесть дней медлительной, тупой, не способной ни к какому занятию.

В одном из таких состояний ее доставили в больницу Св. Анны, где через неделю после поступления она была уже совершенно спокойна, разумна и давала о себе исчерпывающие сведения.

Вы видите, как она сожалеет о своем пагубном пристрастии. Она прекрасно понимает, что могла бы быть счастлива в семейной жизни, но приносит, вместо этого, в семью нищету и отчаяние: муж ее не в состоянии один справиться с домашними расходами, умножаемыми ее эксцессами. Она хорошо описывает продромы, предшествующие тяге к алкоголю, и бесполезность борьбы с ней. Уже много раз, предчувствуя приближение приступа, она выходила на улицу с сыном, надеясь в его присутствии почерпнуть силы для сопротивления болезни, но все впустую: она не может запретить себе войти, с сыном вместе, в торгующую вином лавку.

Ее уже неоднократно посещали мысли о самоубийстве, она была намерена броситься в Сену и даже пила для храбрости, чтобы сделать это, но выпитая водка, напротив, отнимала у нее всякую энергию и решимость. Вместо того, чтобы ограничиться малым количеством спиртного, которое дает ей известное возбуждение, она вновь напивалась до тяжелого опьянения и полнейшего бесчувствия.

У всех дипсоманов тяга к алкоголю предваряется сходными продромами и проявляется каждый раз одним и тем же образом — с тем различием между больными, что в зависимости от образования и уровня интеллекта, окружающие замечают их приступ в разные после его начала сроки: некоторые из больных обнаруживают удивительную изобретательность. в сокрытии своего недуга.

Борьба, которую ведут эти несчастные, прежде чем уступить влечению, показывает со всей ясностью, насколько они отличны от обычных пьяниц. Последние постоянно ищут возможности выпить — дипсоман, напротив, начинает с того, что пытается избежать запоя, упрекает себя, говорит себе вслух, какие муки ждут его, если он сорвется, ищет тысячи способов отвратить себя от алкоголя, смешивает спиртное с отвратительными добавками, делающими его не пригодным к употреблению: в надежде, что это поможет ему устоять перед роковым соблазном; обычный пьяница ничего подобного никогда не делает. Trelat сообщает одно интересное в этом отношении наблюдение (Trelat, loc. cit.).

«Мадам N… отличалась серьезностью и положительностью характера, но в течение жизни несколько предпринятых ею торговых дел неизменно кончались крахом — всякий раз по одной и той же причине: обычно экономная, умеренная в расходах, она время от времени подвергалась неудержимым приступам мономании пьянства, заставлявшей ее забывать все прочее: ее интересы, обязанности, семью — ив конце концов ее разорившей.

Нельзя было не испытывать к ней глубокого сострадания, когда она рассказывала о своих усилиях, направленных на освобождение от губительного пристрастия. Когда она чувствовала, что приближается приступ, то добавляла в вино, которое обычно пила, все, что более всего могло внушить ей омерзение. Она доходила до того, что бросала в вино экскременты и осыпала себя при этом оскорблениями, говоря: «Пей, несчастная, пей, пьяница, грязная баба, которая забывает свои обязанности и позорит свое семейство!» Страсть, болезнь всегда были, однако, сильней, чем эти укоры и отвращение, которое она пыталась в себе вызвать.»

Когда дипсоман уступает влечению к алкоголю, он также ведет себя иначе, чем рядовой пьяница: прячется, уединяется от всех, посещает виноторговца украдкой, выходит из его лавки устыженный. Банальный пьяница афиширует свой порок, он шумен, криклив, ищет приятелей для посещения кабака, хвастается числом выпитых бутылок, с бравадой рассказывает о подвигах, совершенных на этом поприще. Один ненормален уже до того, как начал пить, другой становится таким после того, как выпил.

Рассказы дипсоманов об усилиях противостоять своему влечению также очень содержательны: свой первый стакан они выпивают для того, чтобы укрепить дух и набраться сил для предстоящего противоборства, или же хотят уменьшить таким образом чувство жжения в горле; они клянутся, что на этом остановятся, но начиная с этого момента, внутреннее сопротивление их окончательно сломлено: они испытывают эйфорию, преходящее чувство благополучия, полноты жизни, облегчения и теперь ничто уже не может остановить их — они неудержимо втягиваются в пьянство, им любой ценой нужно достать предпочитаемый ими напиток и ничто, кроме закрытых на ключ дверей, не может удержать их от этого.

У нас в отделении есть больная, которая лучше, чем всякое описание, познакомит вас с обычным моральным состоянием дипсомана, с периодами тоскливости, предвещающими приступ, с внутренней роковой борьбой, кончающейся всякий раз поражением, с уловками, к которым они прибегают для удовлетворения своей болезненной страсти и, наконец и в особенности — с угрызениями совести, которые мучают их после каждого срыва.

Мари Т…, по мужу F…, 51 года, портниха; она уже много раз поступала в больницу — Св. Анны. Ее дед по матери покончил с собой, мать в возрасте 40 лет перенесла приступ меланхолического бреда. Больная в прошлом была маркитанткой и приобрела в полку алкогольные привычки: она выпивала тогда «по случаю» небольшое количество водки — по ее словам, «этого требовало дело». В то время (это заслуживает упоминания) она пила с легкостью, без особого влечения, более всего для того, чтоб не обидеть угощавшего. В 34 года она начала жаловаться на судороги в указательном и большом пальцах правой руки и снижение чувствительности в той же области, ей пришлось учиться шить левой рукой. Ее без успеха лечили электричеством. Два года спустя у нее впервые возник приступ тоски; она подумала, что сможет рассеять ее, выпив виноградной водки, но в результате лишь потеряла сон. Это еще не был дипсоманический приступ в тесном смысле слова, но немного позже у этой женщины вновь развилась депрессия: она почувствовала крайний упадок сил, плакала и жаловалась в течение двух дней, предчувствовала приближение несчастья. В подложечной области у нее появилось вздутие и начали беспокоить желудочные спазмы — здесь она впервые ощутила настоятельную потребность в спиртном, которая, не будучи удовлетворена сразу, делалась неодолимой. Она убежала из дома, чтоб не показываться домашним в пьяном виде и отправилась по кабакам. После этой эскапады, охваченная стыдом, она осыпала себя упреками, обвинила во всем одну себя и поклялась, что это никогда более не повторится. Начиная с этого дня, она стала в обычные дни примерной трезвенницей, но с того же времени у нее, с неправильными интервалами, начали случаться приступы меланхолии, проявляющиеся прежде всего чувством собственного бессилия, которое словно «отрубает руки и ноги» и не дает ничем заниматься; при этом «жжет» желудок, грудная клетка как бы сдавливается некой удушающей ее силой. За этими расстройствами немедленно следует неудержимая тяга к алкоголю.

Влечение это быстро приводит к эксцессам, по поводу которых она затем искренне отчаивается, хотя в новом приступе вновь не в состоянии противостоять им. У нее развивается психоз, связанный уже с алкогольной интоксикацией — он приводит ее в больницу Pitie. Здесь ее одолевают мысли о самоубийстве, она неоднократно пытается вырваться из вязок, чтобы убежать из больницы и кинуться, как она говорит, в яму с медведями в парке Jardin-des-Plantes; ей удалось однажды обмануть опекавших ее надзирательниц, она ускользнула от них, перешагнула через перила лестницы и спрыгнула со второго этажа вниз. Не причинив себе большого вреда и слыша голос, кричавший ей, чтоб она повторила свою попытку, она взбежала на третий этаж и попыталась броситься снова, но ей помешали. Ночью она пробовала затянуться простыней — на следующий день ее перевели в больницу Св. Анны. У нее были тогда устрашающие галлюцинации: она видела змей, птиц, белых кошек, которые ее кусали, вооруженных людей, пытавшихся ее убить; ее всячески оскорбляли, весь мир против нее объединился. В течение всех 17 месяцев, что она находится в нашей больнице, ее депрессивный фон остается неизменен. Она ни разу не была замечена в посягательствах на больничное вино, хотя ей было поручено следить за его распределением во время приемов пищи. Несколько раз у нее возникало, правда, желание опорожнить стоящие перед ней стаканы, но благодаря надзору, она не имела такой возможности. По ее словам, ей было бы очень стыдно поддаться соблазну, внутренний голос советовал ей не делать этого: «Тебя выгонят, говорил он, если ты выпьешь» (хотя мы и знаем, чего стоят подобные угрозы и увещания). Физиологическое равновесие ее оказалось настолько расшатанным за время предыдущих алкогольных излишеств, что, несмотря на воздержание в больнице, у нее вновь развился ночной приступ алкогольного бреда: она видела гримасничающие лица, китайские тени, размахивающие руками на стенах, пламя, искры, чувствовала неприятный запах. Вы видите ее сегодня в обычном для нее состоянии. Она слышит внутренний голос, который «не звучит в ее ушах», но мысленно говорит ей: «Делай, что хочешь, но ты все равно с собой покончишь, ты презренная женщина, тот, кто начал делать зло, обратит его на себя же». Наконец, у этой больной есть еще одна необычная особенность. Когда она идет с кем-нибудь, то всегда устраивается так, чтобы спутник помещался от нее справа: чье-либо присутствие слева для нее невыносимо. Если она глядит на какой-нибудь источник света левым глазом, ей кажется, что свет упадет ей на голову; все, что она видит этим глазом, начинает дрожать и качаться. Артерии ее атероматозны, все виды чувствительности слева снижены.

Каким напиткам отдают предпочтение дипсоманы? Для них хорошо все, что содержит алкоголь: одна из больных пила одеколон; та, которую я показывал вам первой, употребляла спиртовую примочку. Вы помните, наверно, и ту, что в первых своих приступах прибегала к мятной настойке, а потом к абсенту; можно встретить и таких, кто предпочитает вино в таких состояниях. Один хорошо известный в медицинском мире душевнобольной, граф R…, пользуется эфиром, который он капает на кусок сахара; его мать, по-видимому также бывшая дипсоманкой, имела привычку вдыхать пары эфира и даже вводить его себе в клизме. Многие дипсоманы, впрочем, не делают никаких различий между спиртными напитками и пьют что придется.

Дипсоманы отличаются от пьяниц не только во время своих импульсивных фаз — в токсическом делирии, развивающемся у них в результате алкогольной интоксикации, они также ведут себя не как обычные алкоголики. Рядовой пьяница, который непрерывно просит вино, водку, шампанское, охотно примет у вас лекарства, если вы предложите ему их под видом требуемого им напитка, но дипсоман, как только приступ проходит и влечение его насыщено, бежит от всякого упоминания о водке или другом алкогольном питье, внушающем ему теперь неодолимое отвращение. Наша первая больная в перерывах между приступами не могла выносить запаха той спиртовой примочки для заживления ран, которую пила стаканами в ином своем состоянии; из двух других больных, находящихся сейчас в отделении, одна пьет только воду, молоко, бульон и лишь в самых незначительных количествах — вино, другая после окончания приступа в течение нескольких дней вообще отказывается от приема жидкостей.